– Но по какому поводу это беспокойство?
– Королева-мать недовольна моей работой, моими знаниями – что сегодня она может и отрицать, – но, кто знает, если мне вдруг и в третий раз не удастся ей угодить, не примется ли она за моих сыновей, чтобы наказать меня?
– Вы напрасно тревожитесь. Во-первых, Марио и Паоло принадлежат королеве Елизавете, а не королеве-матери. А во-вторых, какой вред может причинить госпожа Екатерина этим деткам?
– Не знаю. Одно несомненно: вот уже двенадцать дней, как я не живу больше; двенадцать дней я сижу в своей комнате, с утра до вечера погруженная в мрачные мысли, которые не разогнало даже зрелище вашего ужасного вида. Лоренцано! Лоренцано! Ко многому из того, что с нами случилось, возможно, даже ко всему, причастны те люди в масках, что остановили меня полтора месяца назад при выезде из Ла Мюра. Лоренцано, Лоренцано, наши враги следят за нами, обступают нас. Вот почему сегодня загадочная болезнь настигла вас, завтра, вероятно, придет мой черед! Ах, знаете, я предчувствую столько несчастий, что, если бы это было возможно, сию же минуту вам сказала: «Разыщите моих сыновей, и уедем все четверо куда глаза глядят, все равно куда!»
Лоренцано печально покачал головой.
– Но это невозможно! – прошептал он. – Вам все видится в чересчур уж черном цвете, дорогая Елена; вряд ли мы находимся в такой большой опасности, как вы описали. Что касается меня, то мэтр Шаплен, личный врач короля, вчера меня заверил, что он еще надеется меня исцелить… со временем. По этому случаю он обратился ко всем самым знаменитым коллегам из Германии и Англии. К тому же Зигомала, армянский врач, состоящий на службе у Луиджи Альбрицци, с которым я уже консультировался один раз, правда, тщетно, вскоре должен подвезти мне новое лекарство собственного изготовления, от которого он ждет чудес.
Тофана едва заметно повела плечами.
В этот момент в дверь спальни постучали.
– В чем дело? – спросил Лоренцано.
Вслед за слугой графа в комнату вошел Жакоб, слуга Рене.
– Госпожа графиня, – сказал он Тофане, – к вам только что явился какой-то крестьянин, мельник – я оставил его ждать в прихожей, – который утверждает, что у него есть для вас очень важные новости.
– Крестьянин! Мельник! – с сомнением повторила Великая Отравительница. – Но кто его прислал? Он сказал?
– Да, госпожа. Его прислал ваш оруженосец Орио.
– Орио!.. До скорого, Лоренцано! Я больше не заставлю вас ждать меня так долго, обещаю. До скорого!
И Тофана поспешно удалилась.
Проходя по двору к своим носилкам, она столкнулась с тремя мужчинами, которые важно ей поклонились. Этими тремя мужчинами были маркиз Альбрицци, Карло Базаччо и Зигомала. Когда она прошла, они обменялись между собой улыбками.
Она же, потрясенная, бросившись на носилки, прошептала:
– Его прислал Орио!.. Но что же случилось с самим Орио, если он посылает ко мне курьера? О, что бы это ни было, теперь, надеюсь, я наконец узнаю, как мне относиться к этому Карло Базаччо, который так сильно похож на Филиппа де Гастина, что мое сердце, даже охваченное самыми мрачными предчувствиями, по-прежнему замирает при его виде!
Нам следует сказать, что мельником, который ожидал Тофану, был не кто иной, как наш друг Тартаро. Наш друг Тартаро, которого мнимая графиня Гвидичелли по приходе домой принялась изучать так внимательно, что он бы непременно смутился, будь он из пугливых.
Но гасконец от природы был отважен; к тому же он назубок выучил ту роль, которую ему от начала и до конца наметили Луиджи Альбрицци и Карло Базаччо, и намеревался сыграть ее с блеском.
Вот почему, даже отдавая себе полный отчет в том, что стоящая перед ним женщина способна на любое преступление, Тартаро и бровью не повел.
– Так вас прислал Орио, мой оруженосец? – приступила к допросу Тофана.
– Да, госпожа графиня.
– Где вы его видели?
– В Монтеньяре, в четырех льё от Ла Мюра.
– Вот как! И где он теперь?
– Все там же – в Монтеньяре, в четырех льё от Ла Мюра, госпожа графиня.
– Но почему он там? Он болен или же ранен?
– Я просил бы госпожу графиню, если она была привязана к своему оруженосцу – что вполне вероятно, так как господин Орио выглядел человеком достойным – запастись решимостью, дабы выслушать дурную весть, которую я ее принес.
Тофана вздрогнула.
– Орио мертв? – воскликнула она.
– Да, господин Орио мертв, – отвечал Тартаро с глубоким поклоном.
– И кто же его убил?
– Два заместителя барона дез Адре: господа Сент-Эгрев и Ла Кош.
– Но как они его убили? Почему?
– Я буду иметь честь рассказать об этом госпоже графине после того, как она ознакомится с запиской, которую господин Орио передал мне перед самой своей смертью.
Тартаро протянул Тофане листок, на котором дрожащей рукой господина Орио были выведены, такие, как мы помним, слова:
«Signora,
Il signor conte Pilippo de Gastines e veramente morto, e quelli che l'hanno ammazzatto mi hanno assassinato.
Adio. Orio».
Тофана быстро пробежала глазами эти две строчки, на секунду задумалась – мысль ее мы можем выразить примерно так: «Раз Филипп де Гастин действительно мертв, я могу любить Карло Базаччо и заставить его полюбить меня!» – а затем произнесла отрывисто:
– Расскажите мне все, что видели, все, что знаете!
Гасконец вновь поклонился.
– Охотно, – ответил он. – Единственное, если госпожа графиня будет так добра… я бы что-нибудь выпил.
Тофана позвонила. Появился Жакоб.
– Бутылку вина и бокал, – приказала она.
И, ожидая, пока принесут бокал и вино, поинтересовалась:
– Как ваше имя?
– Жан-Непомюсен Тартаро.
– Вовсе нет. Я – солдат, или скорее был таковым.
– И у кого же состояли на службе?
– У барона де Ла Мюра.
– Барона де Ла Мюра!.. Но разве барон дез Адре не убил всех солдат барона де Ла Мюра?
– Всех… за исключением одного, госпожа графиня. К вашим услугам.
Рассказ Тартаро, соответствующий, за несколькими недомолвками и необходимыми изменениями, тому, который услышали от него накануне маркиз Альбрицци и шевалье Базаччо, сводился к следующему.
После того как его удачная шутка рассмешила барона дез Адре, вследствие чего тот оставил его в живых, Тартаро укрылся у одного их жителей деревушки Ла Мюр, в хижине которого он безвылазно просидел целый месяц.
Но вечно прятаться у этого крестьянина солдат не мог, да и сидение в четырех стенах наводило на него такую скуку, что в одно прекрасное утро, взобравшись на клячу, которую дал ему гостеприимный хозяин, с тремя пистолями в кармане, он двинулся в направлении Парижа, намереваясь там устроиться на службу к какому-нибудь знатному вельможе.
