* * *
Соргахтани, и так уже имевшая власть в сердце Монголии, только выгадала от всех этих потрясений и многому научилась на их примере. В 1236 году, через два года после того, как Угэдэй завершил завоевание северного Китая, она попросила у него в качестве своего личного удела часть провинции Хэбэй. Угэдэй поколебался, но недолго. Как выразился Рашид ад-Дин, он «привык советоваться с ней по всем государственным вопросам и никогда не пренебрегал ее советами». Она живо пристыдила его и заставила согласиться, указав, что эти земли все равно по праву принадлежат ей, поскольку их завоевал ее муж.
Направляясь туда, она и ее семья, включая 21-летнего Хубилая, увидели страшное опустошение, учиненное монгольской военной машиной: заброшенные хозяйства, заросшие поля, опустевшие деревни, беженцев. За последние три века состоялось еще два вторжения варваров, но не было подобного этому. К 1234 году население северного Китая, составлявшее в начале XIII века примерно 40 миллионов, сократилось на три четверти — с 7,6 миллионов дворов до 1,7 миллиона. Эта цифра настолько поразительна, что многие ученые просто не верят ей. Должно быть, что-то не так со сбором статистических данных, хотя никто не знает, что именно. Наверное, дворы были разрушены, а миллионы крестьян бежали на юг. Но в любом случае, даже если число дворов снизилось «только» наполовину или на две трети, социальные последствия были катастрофическими.
Чжэньдин, расположенный примерно в 200 км к юго-западу от современного Пекина, отделался более легко, чем большинство населенных районов, поскольку его даровали местному военачальнику, сдавшемуся Чингису. Он организовал из крестьян силы самообороны, которые сохранили этот район в качестве анклава мира и стабильности, дав возможность сыну военачальника Ши Тянь-цзе приобрести неплохой административный опыт. Да и вообще это был край, который мало кто из монголов пожелал бы тронуть. Он славился своими буддийскими храмами, пагодами и статуями. Он по-прежнему славится ими, и некоторые из них — те же самые, какие видела Соргахтани, вроде огромной 22-метровой бронзовой статуи многоглазого и многорукого буддийского божества Авалокитешвары, которая машет туристам своими сорока двумя руками в главном храмовом комплексе.
Район этот находится на западном краю великой северокитайской равнины, где богатые сельскохозяйственные земли сменяются невысокими горами, тянущимися между речными долинами. Его 80 000 дворов вероятно, свыше полумиллиона жителей были совершенно не интересны и, традиционно мыслящим монголам, которые рассматривали крестьян как мусор, а крестьянские земли — как потенциальные пастбища. Но только не Соргахтани. Благодаря предвидению Чингиса и примеру Елюй Чуцая она увидела возможность увеличить свое личное богатство вдалеке от разоренных монгольскими вторжениями областей вокруг крупных городов. Она будет заботиться о своих владениях и живущих там крестьянах, заигрывать с местным населением, нанимая для своих детей китайских учителей, делать ему приятное, покровительствуя буддизму и даосизму (местный слух даже утверждал, будто она отошла от несторианства), — и богатство так и хлынет к ней и ее семье в виде налогов.
В том же году она наладила еще одну связь в этом разумном плане. Хубилай получил собственное владение в 100 км к югу от материнского, область примерно в 10 000 дворов. Слишком юный, чтобы интересоваться хорошим управлением, он сперва предоставил местным чиновникам полную свободу рук — с предсказуемыми последствиями: ростом налогового гнета, коррупцией, неуслышанными протестами, бегством в иные края тех, у кого хватало сил и энергии, и трагическим снижением как налоговой базы, так и налоговых поступлений.
Потрясенный таким поворотом событий — или, возможно, реакцией на них матери, — Хубилай приказал провести реформы. Были призваны на службу новые чиновники (в том числе Ши Тянь-цзе из имения матери), а налоговые законы пересмотрены. Через десять лет народ вернулся в свои прежние дома. Хубилай усвоил важный урок по части делового управления.
С середины 1230-х годов Угэдэй постоянно был пьян свыше всяких разумных пределов. И пил он вино, а не традиционный монгольский напиток айрак — перебродившее кобылье молоко. Его свита назначила специального чиновника, в обязанность которого входило считать выпитые ханом чары — в тщетной попытке контролировать количество потребляемого им алкоголя. Количество это на первый взгляд снижалось, но только потому, что Угэдэй раздобыл себе чару побольше.
Имея пьяницу во главе государства, царевичи то и дело устраивали грызню. В одной такой ссоре участвовали старший сын Угэдэя Гуюк и его двоюродный брат Бату — хан Золотой Орды, степного региона на территории современной России от Кавказа до Урала. Во время вторжения 1236–1241 годов в Россию, Польшу и Венгрию монголы устроили пир, на котором присутствовали оба царевича. «Тайная история» цитирует версию случившегося со слов Бату, отправившего письмо с ее изложением галопом через всю Азию. Общепризнанно старший из всех участвующих в походе царевичей, Бату, естественно, первым осушил чару. Однако Гуюк и двое других царевичей восприняли это как оскорбление и в раздражении уехали, осыпая Бату бранью. Им всем полагается быть равными! Бату не должен притязать на старшинство! Он всего лишь бородатая баба… на его груди надо колоть дрова… ему следует вправить деревянный хвост… Но по возвращении царевичей домой Угэдэй поддержал Бату и обвинил сына: «Пусть бы лучше сгнило это единственное яйцо. Осмелился даже восстать на старшего брата! Что о себе возомнил Гуюк, восставая так на старшего, словно он самолично покорил мусульман?» В гневе Угэдэй лишил Гуюка права наследования и назначил вместо него внука Ширэмуна.
В декабре 1241 года хан принял участие в ежегодной охоте — событии огромного значения, ради которого он построил ограду длиной в два дня пути, чтобы не дать диким животным, главным образом белохвостым оленям и волкам, убегать в уделы братьев. Затем он закатил ночную попойку в обществе своего фаворита, мусульманина-откупщика Абдурахмана. Он умер на рассвете 11 декабря, в возрасте 55 лет. Автор «Тайной истории» подводит итоги царствования Угэдэя, вкладывая в его уста самоосуждение: «…бываю я одолеваем темным вином. Вот первая моя вина». Такой конец был постыдным, и, наверное, именно поэтому его похоронили не рядом с отцом на священной горе монголов Бурхан-халдун в северной Монголии, а в его личном поместье в Джунгарии, на дальнем западе монгольских земель.
Его вдова Туракина, взяв управление империей в свои руки, проигнорировала волю мужа и стала всячески стараться возвести на трон своего старшего сына Гуюка, которому исполнилось уже 35 лет. В одиночку он добиться престола не мог, поскольку вырос болезненным созданием, столь же склонным к пьянству, как и его отец. Туракина же была дамой весьма властной, единственной женщиной, которая, согласно Джованни Плано Карпини, занимала ранг выше Соргахтани. Она, как говорит Рашид ад-Дин, «отнюдь не великой красавицей, но очень решительной натурой» и, по всем заметкам, скверной женщиной (хотя эти заметки были написаны, когда ее уже приговорили к мусорной свалке истории, поэтому не исключено, что она была далеко не столь плоха, как ее рисуют). С помощью разных доводов и подарков она перетянула на свою сторону большую часть семьи, но Бату убедить не смогла. Тот, сославшись на подагру, отказался приехать на курултай — большое собрание царевичей-чингисидов, на котором полагалось избрать следующего хана. Задержки продолжались пять лет, и все эти годы Туракина постоянно укрепляла позиции своего сына с помощью интриг и взяток.
