А что, если бы Николай поддержал этот союз? Папство, Франция, Англия и монголы присоединились бы к крестоносцам в защите их замков в Сирии, и возможно, это имело бы ряд важных последствий: ислам вытеснен с Ближнего Востока; Иерусалим, управляемый англо-франко-итальянско-монгольской администрацией, преподнесен папе; Аргун обращен в христианскую веру; христианство шагает в Центральную Азию… и все потому, что Хубилай предоставил Сауме и Маркосу роль в своих планах.
* * *
Теперь, повторяя Марко Поло, я должен упомянуть еще об одном предмете, который отложил в сторону: о возможной связи Саумы с Джотто в виде странной надписи на плащанице Христа с одной из его картин.
Без сомнения, раббан Саума приехал в Рим со своей пайцзой. Вполне возможно, что многие ее видели и любовались ей, а надпись на ней скопировали. А через двенадцать лет Джотто оказался в Риме, как раз во время огромных церемониальных празднований 1300 года, устроенных папой Бонифацием VIII, и, несомненно, набирался идей для своих будущих картин. В 1305 году он находился в Падуе, собираясь приступить к работе над своим величайшим шедевром, фресками Капеллы дель Арена: 67 картин, покрывающих все внутренние стены сценами из жизни Христа. Важной чертой его оригинальности была готовность изображать в своих творениях элементы современной ему жизни.
Один из самых известных таких случаев — включение им в картину «Поклонение волхвов» звезды Давида, которая на самом деле была кометой Галлея, ставшей особо зрелищным явлением в октябре-ноябре 1301 года.
Я внимательнейшим образом осмотрел все одежды Христа на фресках в Капелле дель Арена: там нет никаких чужеземных письмен. Но две другие фрески заставили меня приглядеться к ним повнимательнее. На Рождество Дева Мария возлежит в хлеву, довольно-таки хорошо одетая, учитывая ее тогдашние обстоятельства. И на ее платье, едва видимом из-под плаща, по подолу тянутся довольно странно знакомые узоры: закорючки и линии, образующие квадраты. На фреске же, изображающей Воскресение — «Ангел у гробницы» — такие же узоры украшают подолы одежд римских солдат, которые спят, не ведая, что рядом с ними происходит чудо; и такие же узоры вновь появляются на подоле платья Марии Магдалины.
Мне жаль портить хорошую историю, но эти узоры — вовсе не буквы письменности Пагба-ламы. Однако они могут — всего лишь могут! — быть стилизациями под них, тем, что Джотто добавил в качестве экзотического штриха, привезенного с таинственного Востока, более того, христианином. Знаю, что тут есть небольшая натяжка (как-никак между визитом раббана Саумы и созданием фрески Джотто прошло 17 лет), и наверное, это всего лишь совпадение. Но тем не менее оно странное. Наверное, Ксанаду и Падую действительно связывает цепь причин и следствий: китайский император, озабоченный укреплением связи со своими подданными, блестящий тибетский монах, путешествующий в далекие края тюрк-христианин, папа, жаждущий знаний о монгольской империи — и художник, вставляющий в свой шедевр намек на китайский стиль.
* * *
Размышления о возможной передаче новой письменности заставили меня задуматься над одним вопросом. В этой книге много говорилось о необыкновенных достижениях Хубилая, но не менее интригует обратная сторона его жизни и времени: его неудачи и проявления ограниченности. Что еще он мог сделать, учитывая его мастерство правителя и интеллектуальный диапазон? Ибо между Востоком и Западом могла быть создана одна особая связь, которая поразительным образом преобразила бы наш мир.
Вопрос этот звучит так: почему Хубилай не изобрел печать разборным шрифтом? Ведь он же был у него прямо в руках.
Вдумайтесь: Хубилай, находясь в уникальном положении человека, опирающегося на несколько культур, знал, что никакая из существующих письменностей не достаточно хороша для его целей: все они либо слишком трудны, либо слишком непостижимы, либо неприемлемы для других членов его имперской семьи. Теоретически письменность Пагба-ламы весьма неплохо разрешила эту проблему, даже если на практике она не укоренилась.
Хубилай был завален книгами — тысячи в его собственном правительстве, миллионы в обществе в целом. Но книги эти производились не тем методом, который примерно в 1450 году был изобретен Иоганном Гутенбергом: с применением разборного металлического шрифта для создания многих страниц за один раз и пропусканием их через печатные прессы. Восточный метод печати, существующий с V века, заключался в вырезании зеркально отраженного текста или рисунка на дереве, покрытии этой печатной формы тушью и оттиске с нее на бумагу. Сперва такая техника применялась для создания печатей, эстампов и религиозных картин, потом, в конце VIII века, появились первые книги. Технология была примитивной, действенной и технически несложной, но стреноженной присущей ей фундаментальной неэффективностью. Для изготовления такой печатной формы требовался не один день, страницы можно было печатать только по одной за раз, и информация могла быть использована только в таком виде. Для каждой новой страницы требовалась новая печатная форма; для каждой новой книги — много печатных форм. Списанные формы не печатающихся больше книг забивали дворы печатных мастерских, зачастую их просто пускали на дрова.
Решение было очевидным. Если у каждой литеры будет собственная печатная форма, как в штампах, можно создать любой текст, какой захочешь, а после оттиска использовать эти литеры вновь. Не нужно вырезать каждую страницу, не нужны миллионы списанных резных досок. Помните Пи (Би) Шэна, который предположительно еще в XI веке изобрел печать разборным шрифтом? Его идея заключалась в вырезании литер из влажной глины и обжиге их. Для печати он выбирал нужные ему литеры, вставлял их в рамку, покрывал тушью и оттискивал притиранием на ткань или бумагу. Техника эта работала; технология улучшилась и была перенята корейцами, у которых в 1234 году появилась первая книга, набранная металлическим разборным шрифтом.
Впервые монголы вторглись в Корею в 1216 году, в последующие 50 лет они многократно заскакивали туда и убирались обратно. Именно Хубилай в 1271 году окончательно сделал Корею частью монгольской империи. Так что, возможно, Хубилай знал о печати разборным металлическим шрифтом, а уж его ученые советники — знали наверняка.
Но также они знали и о трудностях, которых при таком способе возникает даже больше, чем при печати с деревянных форм. Дело выбора правильной литеры из по меньшей мере 8000, а может, 40 000 или больше, в зависимости от требований дизайна, не давало никаких преимуществ по части внешнего вида и почти никаких по части скорости. Кроме того, книгопечатание такого типа представляло собой угрозу двум древним искусствам — каллиграфии и вырезания печатных форм.
Верно, были и те, кто остался заинтригован этой идеей. В 1297 году Ван Чжэнь, магистрат из Дунпина в провинции Шаньдун, создал 30 000 деревянных литер, установленных на двух вращающихся круглых столах, которые облегчали процесс набора. Впоследствии правительство выпустило несколько поразительных изданий, выполненных разборным шрифтом — таких, как энциклопедия 1726 года из 5000 томов, в которой использовалось 250 000 литер. Однако для повседневного употребления этот метод печати оставался слишком обременительным, чтобы стать чем-то большим, чем технологическая странность.
