На новой стадии учения эсхатология становится более определенной и выраженной. Души предстают перед судьями по одну сторону от моста Чинвад, их добродетели и грехи взвешиваются на особых весах. Добродетельным удается достичь ада, тогда как грешников сбрасывают в адскую бездну под мостом. Но и ад, и небеса временны; в конце времен море расплавленного металла очистит Вселенную, и добродетельные поднимутся к вечной жизни.
Вновь появляются древние ритуалы: опьяняющая хаома вновь признается священным напитком и предлагается верующим; в церемониях очищения главную роль играет священный огонь.
Параллельно с развитием богослужебного ордера развивается и класс священнослужителей: в частности, непрерывно горящий огонь нуждается в подготовленном персонале, который круглые сутки поддерживал бы его. Священники, содержать которых должно общество, обретают все большее влияние на его жизнь.
Таким образом, зороастризм живет, консолидируется и одновременно разлагается: странная судьба для религии – выжить за счет тех самых элементов, которые она была решительно настроена уничтожить.
После этого наброска из религиозной жизни нам следовало бы связать историю религии с политической историей; но это очень сложная и слабо решаемая проблема. Трудно поверить, что Кир был зороастрийцем; Дарий, возможно, был, но чужих богов не исключал и он; Ксеркс почти наверняка был зороастрийцем. Вероятно, религия в тот момент была на самой ранней стадии развития; только позже, во времена Артаксеркса II, появляются ссылки на Митраса и Анахиту, свидетельствующие о наступлении новой фазы ее развития. Тем не менее существенной чертой остается раздельный ход политического и религиозного процесса. Можно сказать даже больше: политическая деятельность позитивна ровно до тех пор, пока существует религиозная терпимость; как только Ахурамазда становится единственным богом, политическая деятельность оборачивается негативом. В заключение мы хотели бы сказать, что отношения между двумя процессами в данном случае принципиально вторичны. Религия Заратустры живет собственной жизнью. Это первая религия на Древнем Востоке, в истории которой политические события не играют не только решающей, но и вообще сколько-нибудь значимой роли.
Художественные типы
Сообщество наций, которые Ахемениды сумели сплотить в единую империю, сплавляет воедино различные элементы и создает искусство, которое призвано стать выразителем этого сообщества. Хотя иранцы – молодой народ и потому должны быть склонны к всяческим нововведениям, они считают честью для себя собирать материалы и художников из разных концов империи; именно так они выражают и утверждают ее единство. Дарий так описывает строительство дворца в Сузах:
Кедр был доставлен из горы, называемой Лабнана. Народ ассирийский доставил его до Вавилона. Из Вавилона киликий-цы и ионийцы доставили его в Сузы. Дерево уака было доставлено из Гандары и Кермана. Золото, здесь употребленное, доставлялось из Сард и из Бактрии. Самоцветы, лазурит и сердолик, которые были здесь употреблены, доставлялись из Согдианы. Употребленный здесь темно-синий самоцвет доставлялся из Хорезма. Употребленные здесь серебро и бронза доставлялись из Египта. Украшения, которыми расписана стена, доставлены из Ионии. Слоновая кость, которая употреблена здесь, доставлена из Эфиопии, Индии и Арахозии. Каменные колонны, которые здесь употреблены, доставлены из селения, называемого Абирадуш, в местности Уджа.
Рабочие, которые тесали камень, были ионийцы и мидяне. Золотых дел мастера, которые работали над золотом, были мидяне и египтяне. Люди, которые работали с деревом, были лидийцы и египтяне. Люди, которые делали кирпич, были вавилоняне. Люди, которые орнаментовали стену, были мидяне и египтяне.
Стремление к универсальности производит сильное впечатление. Похоже, на пороге конца Древний Восток пытался произвести последний, вполне сознательный синтез культур. Наверняка никогда прежде сообщество народов не выражало себя так откровенно и красноречиво.
Таким образом, искусство Древнего Ирана – это официальное, придворное искусство, творимое усилиями не столько нового народа-победителя, сколько старых побежденных народов. Это старое, а не новое искусство, которое без видимых сложностей укладывается в рамки традиции. Конец традиции – это конец целого мира концепций и отношений, которые успел выразить Восток за предыдущее тысячелетие.
Необходимо задать вопрос, обладало ли в этих условиях иранское искусство какой-то преемственностью или собственными отличительными чертами. Ответ на этот вопрос дал покойный У. Моннере де Вийяр: «Здесь присутствует духовная преемственность, аналогичная – хотя и на гораздо более низком уровне – той преемственности, которую мы наблюдаем в двух величайших искусствах мира, искусствах Греции и Китая, и которой нет, пожалуй, больше нигде. Эта эстетическая преемственность представляет собой активное стремление к украшательству, которое проявляется в каждый период очень точно, красноречиво и ритмично. Поэтому не выражение и не чистое представление, но видение, подчиненное декоративности и реализованное всегда на непревзойденном техническом уровне. Стремление к декоративности имеет в своей основе точное и доброжелательное наблюдение действительности, которое выражает себя в роскошных цветовых решениях и удивительном воображении, нацеленном на изобретение новых форм. Сущее ощущается как поэтическое произведение, где все сплавляется в своего рода мечту».
Таким образом, декоративность доминирует над сутью; можно сказать, что это и есть отличительная черта иранского искусства. Она характерна для первых шагов этого искусства и остается характерной все время его существования, со времен Ахеменидов до современности. Так, независимо от оценки его положительных и отрицательных качеств, это искусство шло своим характерным курсом, наиболее четко выраженным среди всех периферийных регионов Древнего Востока.
Главной архитектурной задачей в Иране было строительство императорского дворца, одновременно центра и выражения новой, внезапно объявившейся политической силы. В религии подобной задачи не было – слишком небольшое значение придавалось богослужебной процедуре; именно этим объясняется откровенное преобладание гражданской архитектуры над религиозной.
Большие императорские дворцы в Пасаргадах, Персе-поле (фото 30) и Сузах наглядно демонстрируют основные принципы строительства. Мы видим здесь черту, типичную для Месопотамии, – а именно большую искусственную террасу, которая служит основанием для главного здания. Однако здесь, в отличие от Месопотамии, нет задачи защитить сооружение от наводнений, – их не бывает. В результате эта архитектурная черта нашла себе иное – оборонительное – применение.
Как в Вавилоне, кирпичей в качестве строительного материала здесь хватает. Но больше, даже в основном, используется камень, что вполне соответствует характеру местности. Обилие камня позволяет широко использовать колонны, и в этом кроется еще одно отличие Ирана от Вавилона. В Пасаргадах колонны имеют гладкое тело и устанавливаются на дисковидное основание; в Персеполе и Сузах колонны слегка сужаются кверху, а база у них колоколообразная. Капитель также обладает оригинальными чертами: над центром колонны размещается секция в виде колокола или с двумя волютами, от которой в две стороны выступают головы лошадей или быков, поддерживающие архитрав. Недавние раскопки в Персеполе выявили в связи с этой чертой странную проблему: у стены были обнаружены две брошенных головы грифонов; они указывают не столько на появление новых форм, сколько на робкую попытку отойти от традиции. Судя по результату, художники или те, кто распоряжался их работой, решили в конце концов отказаться от этой попытки и вернуться к традиционным формам.
