Но если так, то каков смысл этого искусства? Оно преследует практическую, а не эстетическую цель: официальное выражение политической власти и религиозной веры; или, скорее, поскольку на Древнем Востоке эти две вещи практически слиты воедино, выражение веры в ее политическом и религиозном проявлении. Поэтому здесь не существует концепции искусства ради искусства, эстетической жажды как таковой, а искусство не является самоцелью, как в Греции.
Другое дело, что искусство в нашем понимании все-таки возникает; и другое дело, что художники Востока, как позже Греции, сами того не сознавая, часто ощущали в себе ту самую художественную волю, что является необходимой движущей силой всякого творчества. Но мы должны обязательно помнить об этом, если хотим понять, как, несмотря на все путы и препоны, несмотря на отсутствие соответствующих понятий, искусство в нашем понимании все же возникло во многих регионах древнего Ближнего Востока. Некоторые творческие личности слишком сильны и масштабны, чтобы ограничиться традиционными схемами, даже если сами этого хотят. В области литературы это, судя по всему, сильнее всего проявилось в Египте, ибо мы обнаруживаем там куда больше выдающихся личностей, больше развития по форме и содержанию; даже религиозное единство не раз уступает, давая дорогу новым литературным формам, таким как любовные и пиршественные песни, исторические романтические истории и сказки. Судя по всему, мы не должны воспринимать это как сознательное художественное творчество – скорее как инстинктивное самовыражение эстетического духа, жившего вопреки теории.
Переходя к рассмотрению различных литературных жанров, мы обращаем внимание в первую очередь на широчайшее распространение эпико-мифологической поэзии, рассказывающей о деяниях богов и героев. В целом этот жанр, похоже, берет начало в Месопотамии, где он присутствует и процветает с самого начала и откуда его темы распространяются во внешний мир, особенно на север в Анатолию. В Египте мифология тоже присутствует, но там эти сюжеты по большей части разбросаны по произведениям других жанров; а героический эпос вообще отсутствует, поскольку отсутствует главная тема такого типа поэзии: борьба со смертью.
Главные темы эпико-мифологической поэзии – сотворение мира, загробная жизнь и растительный цикл: другими словами, происхождение, конец и законы Вселенной. Решение этих проблем в мифологии соответствует общему отношению к ним древне-восточной мысли, особенности и ограничения которой мы рассмотрим позже. Что до героев, то, как мы уже говорили, главной темой для них является проблема смерти. Почему человек обречен на смерть и не в состоянии избегнуть такой судьбы? Ответ на этот вопрос дается в форме рассказа: это ошибка, непонимание в рамках божественной воли. Но это не вина человека: концепция смерти как следствия моральной вины возникает лишь в тех культурах, где мораль считается фундаментальным свойством божества. Конечно, огромное место в эпической поэзии занимают подвиги героев: и над всеми ними поднимается фигура Гильгамеша – предшественника Геракла, попавшего из Месопотамии в литературу и, более того, в художественную тему всего окружающего мира.
Еще один жанр, ориентированный в первую очередь на религиозные темы, – лирическая поэзия. Поскольку сюжеты могут легко варьироваться в зависимости от представлений того или иного региона, лирическая поэзия находит широкое распространение на всем Древнем Востоке и является, по существу, единственным жанром, который можно обнаружить везде. Не вдаваясь в детали, мы можем упомянуть две широко распространенные категории – гимны и молитвы богам, где звучат темы плача и жалобы, облегчения, благодарности и хвалы. Деление на личную и коллективную лирику, справедливое для Израиля, можно распространить и на другие народы. Существуют также гимны, посвященные царям, которые состоят в особенно близких, хотя и разных, отношениях с божественной сферой. Однако там, где божественный и человеческий планы полностью разделены – в Израиле и зороастрийской сфере, – таких гимнов нет.
Вне религиозной сферы лирическая поэзия существует (за исключением достаточно противоречивой Песни песней) только в Египте. Здесь светские темы расцвели в жанрах любовной и пиршественной песни. Ни в одной из них нет ни внутренней, ни внешней связи с религией: напротив, они демонстрируют независимые, очень толерантные и разнообразные представления о жизни, каких и следует ожидать от египетского народа.
Характерную литературную композицию – плач о павших городах – можно рассматривать как дополнение к лирической поэзии. Примеры таких произведений есть в Месопотамии и Израиле. В других регионах их нет – и если в некоторых случаях это можно объяснить тем, что тексты еще не найдены, то в других исторические и политические условия едва ли согласуются с подобным жанром: было бы странно, к примеру, обнаружить такой плач в Египте или Иране.
Поучительная или назидательная литература имела широкое распространение на всем Древнем Востоке. Она включала в себя множество подтипов, таких как: размышления о жизни, пословицы, афоризмы, басни, проблема страданий благочестивого человека, проблема человеческого горя вообще. Эта литература развивалась в Месопотамии и Египте параллельно и, насколько мы можем судить, независимо; позже она появляется в Израиле; но в других регионах, если исключить историю Ахикара (происхождение которой сомнительно), ничего подобного пока не обнаружено.
Здесь возникает тонкий вопрос, который мы уже упоминали: вопрос о соответствии такого типа литературы местному менталитету. Необходимо указать, что если говорить о содержании, то часть этой литературы прямо или косвенно противоречит принятой концепции Вселенной и особенно религиозным взглядам соответствующих народов. Правда, то здесь, то там возникали всевозможные адаптации и комбинации, но это не решает нашу проблему, а лишь переносит ее в другой регион. Мы скорее сказали бы, что древне-восточное сознание, похоже, не чувствовало необходимости приводить свои представления о повседневной жизни в строгое соответствие с религией; вместо этого оно время от времени давало волю собственным размышлениям, результаты которых закреплялись в литературных произведениях. Но там, где организационная деятельность сильнее, как в Израиле, достигается гармония и выражение сомнений завершается декларацией веры в установленный свыше порядок.
История в древне-восточной литературе представлена списками династий, монархов, анналами и памятными надписями. Но все это только хроника без органичного видения событий, без анализа причин и следствий. Подлинно исторический взгляд на события проявился, кажется, лишь в двух регионах древнего Ближнего Востока, не самых древних и не самых главных: у хеттов и в Израиле. Отношение хеттов к исторической мысли воистину замечательно: лучше всего оно проявилось в анналах, где исследование причин и следствий доходит до разбора намерений обеих сторон, а также в нескольких текстах, образующих отдельный класс и легко отличимых от остальных по характеру и ценности, таких как «Завещание» Хаттусили I и автобиография Хат-тусили III. Политические договоры с их преамбулами также раскрывают для нас скрытые пружины исторического процесса. В Израиле историография возникла в совершенно иной форме. Здесь отправной точкой служит религиозный взгляд. Новая концепция политической власти позволяет свободно и отстраненно рассматривать и обсуждать события и главных действующих лиц истории, в том числе и царей, с точки зрения их верности или неверности религиозным догмам и моральному завету с Богом. Именно с этой позиции стартует историография, которая временами, особенно в рассказе о правлении Давида, проводит весьма критический разбор событий.
