– Я решил, вы не станете возражать, если Пэнси немного перекусит.
Нанетт опустила поднос и перевернула чашки на блюдцах.
– Разумеется, нет. У меня для вас пирог, Майкл. А под блюдом вы найдете свой шиллинг.
– А для вас пирога нет?
Майкл уселся на табурет для дойки молока, который Нанетт поставила для него, и взял в руки чайник – налить чаю им обоим.
– Уже почти время souper – ужина, я имею в виду.
Майкл откусил большой кусок пирога и, жуя, продолжил разговор:
– На скольких языках вы говорите, милая девушка? Похоже, вы без труда переходите с одного на другой.
– Только на трех, – ответила Нанетт, потянувшись к одной из наполненных до краев чашек. – На французском, bien sûr
[21]. На английском, как вы уже слышали. Немного на корнуэльском, хотя его уже почти никто не использует. – Она сделала глоток и взглянула на него поверх чашки. – А вы, Майкл, на каких языках говорите?
– На английском – с грехом пополам. – Они обменялись улыбками. – На ирландском и валлийском. Немного на корнуэльском, как и полагается страннику, но это не так просто, правда?
– Не знаю. Я выучила его в детстве.
– Тогда придется вам поверить мне на слово, милая девушка. – Он взял в руки чашку. – Он тяжелый, как валуны на вершине горы. А этот старый серый кот ни на секунду не упускает вас из виду, как я погляжу.
– Да он не такой уж и старый. Просто так выглядит.
– На вид он непригляден, но, похоже, умен.
– По крайней мере ему хватило ума найти меня, когда его бросили.
– А имя у него есть?
Нанетт рассмеялась:
– Я все думаю над этим. Пока что он просто кот.
Они непринужденно беседовали, а тем временем солнце садилось за горизонт, море за скалой начало темнеть. Поднявшийся ветер взлохматил пушистую гриву Пэнси, которая стояла, опустив голову, и дремала. Через небольшое оконце в хлеву Нанетт видела, как засветилось окно в кухне, там зажгли лампу. Спустя несколько минут кто-то ударил в гонг у кухонной двери, созывая клан на ужин.
– Я должна идти, Майкл, – с сожалением сказала она и, поднявшись, расставила посуду так, чтобы было удобнее нести поднос. – Простите, что не предлагаем вам кровать в доме, но можете переночевать на сеновале, если хотите.
Он вскочил на ноги:
– Давайте я понесу.
Она покачала головой:
– Нет, вас заметят. Я справлюсь.
– Но мы ведь с вами увидимся, Нанетт?
Девушка замерла с подносом в руках и посмотрела ему в глаза. Она почувствовала некое притяжение между ними, как будто они были связаны друг с другом, и с каждым вдохом узел затягивался все сильнее и сильнее. Чувство легкости, которым она так наслаждалась, исчезло – ему на смену пришло нечто более напряженное, куда менее спокойное и совершенно непреодолимое. С внезапно пересохших губ Нанетт сорвался вопрос:
– Вы будете спать здесь, в хлеву?
– Если позволите поставить Пэнси в денник, то да, – ответил Майкл, кивком указывая на стойло.
Он глядел на Нанетт не отрываясь, и хотя его пальцы не касались девушки, ей казалось, что он ласкает ее, притягивая к себе какой-то таинственной силой.
«Богиня…» – подумала она. Богиня послала его. Было бы неправильно отвергать ее дар, каких бы последствий это ни имело. В любом случае она бы такого не вынесла.
– Да, – прошептала она.
– Да – что?
У него на щеках появились ямочки, и Нанетт затрепетала.
– Пэнси… – ответила она. – Денник…
Майкл усмехнулся и, наклонившись к ее уху, тихонько проговорил:
– Возвращайтесь после souper, милая девушка. Когда все ваши франкоговорящие родственники уйдут спать.
Нанетт довольно долго смотрела на него во все глаза, закусив губу. Она знала, что он имеет в виду. Знала, что подумает ее семья, но ей было все равно.
В тот момент ничто не имело значения, кроме исполненного мужественности чудесного присутствия Майкла Килдаффа.
– Oui. D’accord, – выдохнула она.
* * *
Ночь, которую Нанетт провела с Майклом, была насыщена магией – магией, о существовании которой она даже не подозревала.
Холодный звездный свет проникал сквозь незастекленное окно на сеновале, играя на черных как смоль волосах Майкла и в его удивительных глазах. Его кожа, гладкая и бледная в нетронутых солнцем местах, поблескивала в этом свете, а прикосновения его рук заставляли Нанетт содрогаться от удовольствия и желания. Ее нутро изнывало уже не от кровотечения и таинственности, а от вожделения. Когда она раскрыла руки для объятий, то почувствовала, что могла бы охватить ими весь мир. В руках Майкла она дрожала, как птичка, зная, что может улететь в любой миг, и желая лишь одного – остаться здесь навеки.
Она плакала, лежа под ним, рыдая от силы творящейся с ней магии. Нанетт впервые за долгое время почувствовала себя по-настоящему живой. Они лежали, прильнув друг к другу, синхронно дыша, прислушиваясь к отдаленному шуму моря, пока звезды описывали круг над скалой. Тогда Нанетт подумала, что, если бы мир мог остановиться сейчас, в этот самый момент, она была бы счастлива.
Но только лишь звезды над Орчард-фарм стали тускнеть, она шевельнулась на плече Майкла. Кот, примостившийся у окна сеновала, вскочил. Его желтые глаза горели в темноте, растрепанным хвостом он помахивал из стороны в сторону.
– Я должна идти, – прошептала Нанетт.
Сильная рука притянула ее, и Майкл уткнулся лицом ей в шею.
– Я буду помнить тебя, Нанетт Оршьер.
Он не просил ее уйти с ним. Не обещал вернуться.
Значение этих недомолвок отрезвило ее так же верно, как и морозный воздух, обжигающий голую кожу. Она не ответила, но высвободилась из его объятий и привела в порядок одежду, стараясь стряхнуть все соломинки с юбки и волос. Она не смотрела Майклу в глаза, пока не была готова, а затем в последний раз взглянула на его прекрасное лицо в предрассветных сумерках и поспешно произнесла, опасаясь, что голос предательски дрогнет:
– Au revoir, Michel
[22].
Прежде чем он успел ответить, Нанетт умчалась, спустилась быстро, как только могла, по лестнице в хлев и, подхватив юбки, побежала через сад к фермерскому дому. Она на цыпочках пробиралась к своей спальне, а за окном медленно разливался рассвет. Она слышала, как начали просыпаться сестры и их мужья, как звякнул кувшин о раковину – это умывались близнецы.
Нанетт проскользнула в свою комнату и без сил опустилась на край кровати. Она глядела невидящим взглядом в маленькое круглое зеркало над комодом, но видела в нем не свои спутанные волосы и бледные щеки, а пару ямочек и глубокие-глубокие голубые глаза. Ее тело болело в укромных местах, бедра горели, а губы казались разбитыми, но боль в сердце была куда сильнее, чем все эти мелочи.
