– Почему бы ей не быть живой? – спросила Ирэн.
Урсула вытащила руки из-под фартука и взглянула на свои ладони – на них остались кровоподтеки от ее ногтей.
– Ирэн, я рассказывала тебе, что случилось с моей маман.
– Но это было не в Тенби, а в Корнуолле. И произошло шестнадцать лет назад!
Мать пристально смотрела на нее полным грусти взглядом:
– Этому нет конца.
– Чему?
– Преследованиям.
– Но с чего бы кому-то преследовать какую-то жалкую старуху в Аберистуите?
Урсула хмыкнула и потерла нос черной от сажи рукой.
– Наверное, избавила кого-то от простуды или бородавки. Или не избавила. Как бы там ни было, люди считают, что она знает что-то, чего не знают они, и это их пугает.
– Казалось бы, они должны быть благодарны женщинам, которые обладают познаниями.
– Такое редко встретишь. Мужчины особенно тщеславны.
– Даже если они не правы? – Ирэн рассмеялась. – Это глупо!
– Ирэн, не смейся. Мы должны быть разумными и позволять мужчинам считать, что они сильнее, умнее, мудрее, чем женщины.
– Ох, маман! Кому какое дело до того, что думают мужчины?
Урсула поднялась, намереваясь вернуться к работе. Взяв в руки перчатки, она сказала:
– Ирэн, мужчины принимают решения за женщин, нравится нам это или нет. Такой добрый мужчина, как Себастьен, – это благословение. Жестокий или безрассудный – проклятие. Такова жизнь.
– Это глупо. И несправедливо!
– С этим не поспоришь. Тем не менее все так и обстоит. Мужчинам необходимо верить, что они всем управляют.
– Тогда я надеюсь, что у меня тоже есть сила, как и у тебя.
Урсула пожала плечами, направляясь к двери:
– Ты можешь ее унаследовать. А может – и нет.
– А что, если нет?
– Тогда ведьм Оршьер больше не будет. Мы последние оставшиеся.
– Когда мы это узнаем? – настойчиво спросила Ирэн.
– Только Богиня знает ответ.
Ирэн было все равно, есть ли где-то еще ведьмы Оршьер, но ее интересовала сила. Она так же сильно хотела обладать ею, как стать леди.
* * *
На каждый большой или малый саббат, пока Себастьен был в отъезде, Ирэн вслед за Урсулой спускалась в погреб под домом. Они осторожно, чтоб не заскрипели петли, приподнимали наклоненную дверь и спускались в каморку без окон, где пахло мерзлой землей, овощами и сохнущими травами. Дорогу приходилось нащупывать в темноте: Урсула не зажигала свечу до тех пор, пока они не опускались на три ступеньки и не закрывали дверь у себя над головой. Там почти не было места, чтобы разогнуться.
Каждый ритуал начинался одинаково. Они покрывали головы длинными платками, брызгали соленой водой по кругу, ставили зажженную новую свечу на алтарь – трехногий табурет, найденный много лет назад в садовом сарае. Рядом со свечой Урсула ставила старинный кристалл на шероховатой гранитной подставке. Он оставался накрытым платком, пока она не была готова начать ритуал, и только потом одним взмахом руки раскрывала его. Ирэн не раз думала, что такой жест должен был бы сопровождаться вихрем музыки – как это делали в церкви в Тенби.
Девушка не могла сказать наверняка, был ли отблеск свечи причиной того, что обычно жесткое лицо Урсулы становилось мягче. Пряди ее волос, поблескивающих в темноте серебром, приподнимались, словно под действием легкого ветерка. По углам подвала, едва освещенные пламенем свечи, висели клочья тумана. Пол был таким темным, что казался невидимым. Урсула напевала хвалебные молитвы, посвященные Богине и празднованию саббата. Ирэн внимательно следила за происходящим, хотя ей приходилось обнимать себя руками за плечи, защищаясь от сырости, а в холодном воздухе от ее дыхания шел пар. Она должна была быть готова к моменту, когда наконец проснется ее сила. Она хотела запомнить каждую деталь церемонии, чтобы, когда придет ее время, как следует все повторить.
Урсула всегда заканчивала ритуал пересказом их истории, которую узнала от своей матери. Давным-давно она заставила Ирэн выучить ее, чтобы они могли напевать вместе:
В этот саббат – Мабон – мы чтим память наших праматерей: милой Нанетт, великой Урсулы, пророчицы Лилиан, леди Иветт, Маддалены из Милана, Ирины с востока и всех тех, чьи драгоценные имена были забыты. Мы клянемся передавать колдовское мастерство своим дочерям, пока не прервется наш род.
Когда эхо их голосов угасло, они немного постояли молча, и в заключение Урсула провела свой собственный ритуал. Она в мольбе распростерла сильные руки над кристаллом:
Мать-Богиня, мне внемли,
где любимый мой, скажи.
Урсула уже рассказывала дочери, как поздно стала заниматься колдовством, сколько лет прошло, прежде чем она поверила в это. Ирэн подозревала, что она могла бы пойти по ее пути, если бы не этот ритуал. Именно на эту просьбу кристалл отвечал всегда.
На крохотный жалкий подвал опускалось волшебство, делая воздух теплее, мерцая то там, то здесь на банках и склянках. В глубине старинного камня искоркой забрезжил свет, видимый только благодаря непроглядной тьме. Он вспыхнул и перерос в свет, какой бывает летними вечерами. А в самой его сердцевине, видимый как будто сквозь толстое волнистое стекло, был Себастьен. Это было чудо, и Ирэн всем сердцем желала научиться творить его.
Она склонилась над камнем, чтобы посмотреть на отца. Он спал, подтянув одеяло к гладко выбритому подбородку, его голова покоилась на подушке, а закрытые веки скрывали прекрасные серебристо-серые глаза. Он все еще был красив. Морщины на его лице были светлее и не так глубоки, как у матери. Если у него и была седина, то ее не было заметно в роскошных волосах. В дымке, окружавшей место, где он спал, на его чистом лице и закрытых веках мерцал звездный свет.
– Маман, ты знаешь, где он?
– Нет. – Урсула убрала руки и спрятала их в рукава. – Думаю, он отправился на север, вероятно в Шотландию. Он говорил, что хочет пойти туда, где его песни еще не слышали.
У Ирэн заныло в груди от желания и самой уехать прочь – куда угодно, лишь бы не оставаться в Тенби, в неприметном фермерском доме с его бесконечными хлопотами. Она думала о красивых платьях и изысканной еде, о доме с окнами, лестницами и слугами. Об Инире, прекрасном жеребце, которого забрала себе противная Блодвин, и готова была разрыдаться от тоски.
3
Себастьен смог вернуться в Грандж за день до семнадцатилетия дочери. Он шел, тяжело поднимаясь по дороге от железнодорожной станции в Тенби с арфой на одном плече и походным мешком на другом.
Урсула и Ирэн провели утро, нарезая картофель на клубни и внимательно следя, чтобы в каждом был глазок. Наскоро пообедав, они занялись посадкой, на коленях подготавливали вспаханные ряды и садили клубни в рыхлый грунт. Обе были в грязи от щиколоток до колен, с испачканными руками и черными от земли ногтями. Хотя на них были широкополые соломенные шляпы, Ирэн чувствовала, как шею над воротником выцветшего рабочего платья начинает припекать солнце, а в сапоги попала земля и натирала пальцы. Она пребывала в самом отвратительном расположении духа, как вдруг мать вскочила на ноги, прошептав:
