Она обхватила колени, наслаждаясь своей болью. Она приближалась. Ирэн чувствовала ее. Сила приближалась.
И она не могла ее дождаться.
4
– Тебе следует с уважением относиться к маман, – сказал Себастьен. – Она едва не погибла, спасая тебя.
– Ох, папá, я уже тысячу раз слышала эту историю! Прошу, не надо снова ее рассказывать.
– Тогда не заставляй меня ее вспоминать.
Ирэн скривилась и оттолкнула миску с рагу из баранины. Аппетита как не бывало. Она терпеть не могла выслушивать замечания от отца. Он был единственным человеком в мире, чье мнение для нее имело значение.
– Сходила бы ты за ней и извинилась.
Просить извинения Ирэн тоже терпеть не могла. Все это казалось ей несправедливым – по крайней мере, сегодня.
– Я всего лишь сказала, что хотела бы, чтобы сегодня у нас было что-то получше, чем рагу из баранины.
– Тогда, может, самой и стоило приготовить?
– Сегодня мой день рождения!
– Да. Семнадцать. Уже не ребенок.
– Ты принимаешь ее сторону, да? Ты всегда так делаешь!
Какое-то время Себастьен молчал, кроша изящными пальцами ломоть черного хлеба и глядя в камин, где, смягчая серость дома и его старой меблировки, танцевали желтые язычки пламени. Когда он снова заговорил, его голос подрагивал от горечи:
– Это не вопрос принятия чьей-то стороны, понимаешь, – сказал он по-французски, как делал всегда, когда они оставались наедине. – Мать была предана тебе еще до твоего рождения. И почти со всем справлялась в одиночку. Меня едва ли можно назвать твоим отцом…
Ирэн сделала вдох, чтобы возразить, но он приложил палец к губам, и ей пришлось промолчать.
– Хороший отец все время был бы рядом. Подарил бы тебе собственную арфу, чтобы ты училась играть. Позаботился бы о том, чтобы твоим мужем стал хороший, трудолюбивый, честный человек – лучше, чем он сам когда-либо был.
– Папá! Какой муж?
– Ты уже в подходящем возрасте. Это может произойти в любое время.
– Я не знаю никого, за кого хотела бы выйти замуж.
– Это прекрасная деревня. Я видел здесь не одного молодого человека, занимающегося торговлей или вспахивающего свое поле.
– В Тенбери? Я бы ни за что не вышла замуж за кого-то из этих мужланов!
Себастьен поднял на нее взгляд. В свете огня его серебристые глаза были похожи на старинное олово.
– За кого же ты собираешься выйти замуж, дочка?
Ирэн не хотела отвечать, но слова вырвались из нее с силой вулканической лавы:
– Я выйду замуж за лорда. Я собираюсь стать леди.
Когда девушка произносила эти слова, в животе, как бы подтверждая ее собственное предсказание, снова появилась боль.
Себастьен не стал смеяться, хотя они оба знали, что Ирэн сказала нечто из ряда вон выходящее. Он помолчал еще какое-то время и наконец сказал:
– Если только не забудешь свою маман и то, чем ей обязана.
Ирэн подумала о том, как некстати была бы ее мать в богатом доме.
– Она предпочитает моему обществу животных, папá. Думаю, тебе это известно.
– Ты ошибаешься, ma fille.
– Откуда тебе знать? Тебя здесь никогда нет! Ты ничего не знаешь о моей жизни!
Себастьен окинул ее долгим печальным взглядом и даже не попытался возразить. На столе между ними лежали подарки на день рождения: подержанная книга о травах от матери и пара кружевных перчаток от отца – красивые вещи, которые Ирэн никогда бы не смогла носить на ферме.
Она посмотрела на них и скрипнула зубами от досады.
* * *
На следующее утро Себастьен ушел с арфой через плечо и походным мешком на спине. На повороте он приподнял шляпу в знак прощания, его длинные волосы развевались на ветру и сверкали золотом на солнце. Ирэн и Урсула смотрели, как он уходит: Ирэн, сцепив руки, а Урсула, повязывая фартук из грубого полотна.
Когда он ушел, мать сказала:
– Думаю, лучше поскорее снова заняться картошкой.
Ирэн вздрогнула от отвращения. Она устала и сгорала от нетерпения. Она почти не спала этой ночью, ворочаясь из стороны в сторону на постели, глядя в окно на полную луну, которая словно призывала ее и заставляла сердце гореть желанием.
В полночь она поднялась с постели и опустилась на колени у окна, глядя на каменную стену вокруг сада, которая в лунном свете казалась сделанной из позолоченного серебра. Вдали в окружении звезд возвышался Грандж – внушительный, элегантный и отчужденный, как любой замок. Он символизировал все, о чем Ирэн мечтала, и, пока она в тоске глядела на него, в животе снова отозвалась боль. Она усиливалась, как будто в теле рождалась сила. Ирэн чувствовала зов кристалла из сырого и темного подвала.
Ощущала ли это Урсула? Или она настолько погрязла в бесконечной работе, в чистке стойл и чрезмерной заботе о животных, что магия покинула ее?
Ирэн вернулась в постель, но продолжала лежать, не смыкая глаз, тревожась о том, что тяжелая работа на ферме разрушит и ее растущую силу.
Теперь, когда она вспоминала обо всем этом в ярком утреннем свете, боль в животе поднялась до груди, и Ирэн не смогла сдержаться, чтобы не прижать руки к сердцу.
– Ты заболела? – спросила мать.
– Месячные, – простонала Ирэн.
Это было неправдой, хотя ощущения во многом схожи. Это была магия. Она обрушивалась на нее, как река, угрожающая, что выйдет из берегов.
– У тебя жар?
Урсула протянула руку, чтобы проверить ее лоб.
Ирэн, содрогнувшись от отвращения, отстранилась от руки с черными ногтями и мозолистыми ладонями. Урсула тут же отдернула ее.
– Что уже не так? – требовательно спросила она.
– У тебя рука грязная.
– Выходит, ты слишком хороша и чиста, чтобы тебя касалась мать?
– Я не это имела в виду…
– Да нет, это. Разумеется, это. Смысл предельно ясен.
Глаза Урсулы блеснули. Ирэн никогда раньше не видела, чтобы мать проливала слезы.
– Ты думаешь, что если тебе семнадцать и ты красива, как летнее небо, то ты никогда не станешь бесцветной и седой, как я сейчас. Ты думаешь…
– Я думаю, – выпалила Ирэн, – что ты могла бы что-то с этим сделать, если бы попробовала! Что толку от твоей силы, твоего колдовства, если ты зарываешь их на скотном дворе?
– Chut…
[57] – прошипела Урсула, переходя на другой язык. На этот раз она успела зажать ладонью рот дочери до того, как Ирэн удалось уклониться.
