Но это был не сон. Ноющие колени говорили о том, что она не спит. Воспаленные глаза напоминали, что время не стоит на месте. К тому времени, как лицо Морвен стало меркнуть среди кружащихся огоньков, свеча догорела до основания. От трав не осталось ничего, кроме горки пепла, и даже дым от них рассеялся. Комната казалась пустой, как будто до этого была заполнена людьми, которые одновременно из нее вышли. Уна лежала, вытянувшись, на боку. Вероника вздрогнула от холода, усталости и воспоминания о боли где-то глубоко внутри.
Она с трудом встала, завернула кристалл в шелк и положила снова в корзину. Когда он был надежно спрятан в шкафу, она спустилась вниз. В ее сердце сражались надежда и беспокойство.
Когда она подошла к постели Валери Ширака, то подумала, что, должно быть, все наконец закончилось. Он лежал неподвижно. Хрипы, в течение долгих часов сопровождавшие его дыхание, не были слышны. Его лицо казалось вырезанным из мрамора. Медсестра, откинувшись на спинку стула, спала, запрокинув голову и приоткрыв рот.
Вероника коснулась руки Валери – она была прохладной и сухой. Она прижала ладонь к его лбу – он тоже оказался сухим. Его губы, да и все лицо имело здоровый розовый оттенок, а дыхание, как девушка только сейчас поняла, было бесшумным, легким и без хрипов, которые так всех пугали. Вероника поставила стул рядом с кроватью и, пока солнце не выползло из-за горизонта, сидела, глядя на спящего юношу и мысленно произнося слова благодарности за колдовство, которое спасло ему жизнь.
* * *
Когда после этой долгой ночи Валери открыл глаза, Вероника все еще была там. Он прошептал:
– Merci, mademoiselle. Merci beaucoup
[76].
– De rien
[77].
Она разгладила его одеяло и потянулась к изголовью, чтобы взбить подушку.
– Я думал, что умру, – сказал Валери на французском.
Вероника была слишком уставшей, чтобы следить за своими словами, поэтому ответила:
– Я тоже.
Он добавил, опустив глаза:
– Я снова буду сражаться. Это все, что имеет сейчас значение.
Девушка не была уверена, что разобрала его слова, но смысл их был ясен, и он наполнил ее сердце страхом.
Возможно, причиной тому была безмерная усталость. Или, может, то, что она видела в кристалле мать, по которой тосковала и которую оплакивала, и эти чувства были свежими.
Какова бы ни была причина, у Вероники возникло импульсивное желание умолять Валери Ширака не возвращаться на войну. Но в этом не было никакого смысла. Он хотел сражаться, и она не имела права ему мешать. Она не имела права бояться за него больше, чем за любого другого солдата, вверенного ее попечению.
Казалось, ее попытки спасти его создали между ними какую-то связь. Но Валери Ширак никогда не узнает, что она сделала. Он никогда не узнает, что она относится к нему иначе, чем к другим раненым. Она позаботится об этом.
5
Военное время отменило церемонии, которые были приняты в Свитбрайаре, и уже не верилось, что старые традиции когда-нибудь вернутся. Вероника коротко обрезала волосы – для удобства. Она и лорд Давид теперь трапезничали в маленькой столовой, что было проще для персонала. Они отказались от переодевания к ужину. Завтрак был скудным: только кофе и тосты да вареное яйцо, если таковое имелось.
Однажды утром в начале декабря она молча сидела напротив отца, обеспокоенно вертя на пальце обручальное кольцо. Филипп летал над Германией. Томас, как они полагали, был во Франции. Валери скоро должен был достаточно поправиться, чтобы снова вступить в бой.
На Хоум-фарм упала бомба. Старый каменный дом был разрушен, а деревянный сарай сгорел. Вероника вздрогнула при мысли, что Яго мог погибнуть, и Уна, лежавшая под столом, положила свою маленькую усатую морду ей на ногу. В ответ девушка с благодарностью погладила ее по спинке.
Лорд Давид отложил газету, и Вероника прочитала мрачный заголовок: «С неба льется страх».
– Все плохо, да, папа́?
– Ужасно, – ответил он. – Не представляю себе, как можно праздновать Рождество, когда творится такое.
– Никак.
Вероника складывала и снова расправляла салфетку, чтобы только не вертеть кольцо. Она нахмурилась, глядя на прорезавшиеся от переживаний морщины вокруг глаз и рта отца.
– Думаю, ты страдаешь не меньше наших раненых.
– Чепуха! – Он отодвинулся от стола и потянулся за тростью. – Я съезжу с Яго в Хоум-фарм. Посмотрю, осталось ли там что-то, что еще можно спасти.
– А я схожу за покупками, – сказала Вероника.
– Почему этим не может заняться Кук?
– Она работает день и ночь, чтобы всех накормить. Ей тяжело справляться с продовольственными заказами. Я должна помогать ей.
– Мы с Яго осмотрим поля и решим, что посадить весной. «Копай для победы»
[78].
– Ты уж точно не будешь копать, папа́, – твердо заявила Вероника.
Она собиралась добавить что-то еще, но Ханичерч прервал ее, войдя в комнату с почтой на серебряном подносе.
Лорд Давид пролистал ее, отбросив бóльшую часть в сторону, и внезапно остановился, наткнувшись на маленький кремовый конверт. Держа его двумя пальцами, он с любопытством взглянул на дочь.
– Из Букингемского дворца. Ты что-то оттуда ждешь?
– Нет. Адресовано мне?
Он протянул ей конверт. На плотной гладкой бумаге с тиснением был указан обратный адрес. От руки элегантным почерком было выведено: «Леди Веронике Селвин, Секонд-дрифт, Свитбрайар, Стемфорд». Конверт был скреплен королевской печатью.
Внутри оказалась записка, написанная тем же почерком:
Дорогая леди Вероника!
Приглашаем Вас в Букингемский дворец во вторник, 10 декабря, в четыре часа для конфиденциального разговора. Прошу Вас, приходите. Мы расцениваем это как личное одолжение.
Елизавета Виндзорская
Вероника стояла, удивленно глядя на письмо, и наконец выдохнула:
– Папа́, меня хочет видеть королева. Конфиденциально! Что это может означать?
– Понятия не имею. Полагаю, тебе придется отправиться туда и узнать все самой.
– Думаю, я просто обязана! Но справишься ли ты без меня?
– У меня есть Ханичерч. И Яго.
