Резчик начал загружать припасы в лодочку.
Через некоторое время юноша прервался и едко заметил:
– Интересный метод отлынивать от работы: разжигание трубки.
– Ты же сказал, что тебе не нужна помощь.
– С черпанием – была не нужна.
– Ты, Резчик, никак не можешь понять духовной потребности в удовольствии и ясности, которую приносят эти мгновения отдыха. И из-за этого непонимания ты чувствуешь негодование, которое портит твою кровь и отравляет твои речи. Такая отрава, знаешь ли, пожирает людей изнутри.
Резчик пристально взглянул на Скиллару:
– Ты имеешь в виду, что я просто ревную?
– Конечно, ревнуешь, но поскольку я понимаю тебя, я легко воздерживаюсь от осуждения. Можешь ли ты сказать то же про себя?
К ним подошёл Баратол с двумя бочками под мышками:
– Поднимай задницу, женщина. Ветер сейчас благоприятный, так что чем быстрее двинемся, тем лучше.
Скиллара отдала кузнецу честь и встала:
– Вот, Резчик, сразу видно, кто главный. Наблюдай за ним, слушай и учись.
Даруджиец потрясённо уставился на неё.
Скиллара точно знала, что он думает: Но ты же только что говорила…
Я говорила другое, мой юный любовник. Мы, люди, противоречивые существа, но переменчивости не стоит бояться, как и вообще переживать из-за неё. Подумай о тех, кто жаждет постоянства, и ты поймёшь, что они все тираны или скоро ими станут. Они насаждают свою волю тысячам, жене, или мужу, или ребёнку. Не бойся противоречий, Резчик, это верный признак разнообразия.
Чаур держал руль, а Резчик с Баратолом занимались парусами. День был ясный, ветерок – свежий, и их каракка так легко перекатывалась с волны на волну, будто само дерево желало нестись вперёд. Иногда нос корабля нырял вниз, поднимая брызги, и Чаур смеялся от незамутнённой радости бытия, как ребёнок.
Скиллара устроилась в средней части судна и потянулась, подставляя лицо тёплому, но не жаркому солнышку.
Мы идём на каракке по имени «Скорбь», с мертвецом на борту. Которого Резчик хочет доставить до места последнего упокоения. Геборик, знал ли ты, что на свете есть такая верность – и до неё рукой подать?
Когда Баратол проходил мимо и Чаур снова рассмеялся, девушка заметила ответную улыбку на потрёпанном, покрытом шрамами лице кузнеца.
И вправду, благословенны эти звуки. Этот смех так удивителен и так нужен нам, он и его невинность…
Онрак Разбитый осознал, что с возвращением некоторых человеческих качеств задумался о несовершенстве жизни. Не то чтобы он питал иллюзии на этот счёт. На самом деле имасс вообще не питал никаких иллюзий. Ни в чём. Но, несмотря на это, Онрак не сразу понял, что странные внутренние метания на самом деле – ощущение… нетерпения.
Враг придёт снова. Пещеры наполнятся криками, звоном оружия, яростными голосами. И Онрак будет сражаться плечом к плечу с Труллом Сэнгаром, и вместе с ним в бессильной ярости узрит смерть всё новых и новых детей Миналы.
Конечно, детьми их уже назвать сложно. Если бы они были имассами, они бы уже прошли посвящение во взрослую жизнь. Они бы искали себе пару, охотились, пели вместе с кланом ночные песни в час, когда возвращается темнота, – чтобы напомнить всем, что смерть ждёт каждого в конце пути.
Любовными утехами также следует заниматься ночью, и это разумно, так как именно в самом сердце тьмы зажглось первое пламя жизни, пробудилось сияние, которое разогнало беспросветный мрак. Возлечь с любовником означало восславить пришествие огня. Из плотского жара вовне, в мир.
Здесь, в пропасти, темнота длилась вечно, и не было ни огня души, ни пламени страсти. Только обещание смерти.
И Онрака стало мучить нетерпение. Нет никакой чести в ожидании забытья. Нет, для жизни, наполненной истинным смыслом и целью, забытьё должно наступать внезапно, неожиданно, непредсказуемо. Вот ты несёшься во весь опор, а вот – конец.
Будучи Логросовым т'лан имассом, Онрак знал, насколько тяжело дались клану бесконечные изматывающие войны. До предела истощённым душам имассов неоткуда было ждать спасения – и не на что надеяться в будущем. Вот сородич валится на обочину, сломленный, неподвижный – его глаза теперь столетиями будут глядеть на один и тот же перекошенный пейзаж, отстранённо отмечая малейшие изменения в картине. Зверушка робко крадётся мимо, упорный росток травы вырывается из земли после дождя, птицы клюют семена, насекомые строят империи…
Трулл Сэнгар подошёл к Онраку, который стоял на страже у узкого прохода:
– Монок Охем говорит, что присутствие эдуров… сократилось, они уходят от нас. Пока что. Как будто что-то заставило моих сородичей отступить. Кажется, мой друг, нам выпала отсрочка – которой мы не желали. Я не знаю, сколько ещё смогу сражаться.
– Когда ты и вправду не сможешь сражаться, Трулл Сэнгар, поражение уже не будет иметь значения.
– Я не думал, что дети станут противиться её воле, знаешь ли, но в их действиях есть смысл. Минала ожидала, что они просто отойдут, бросив горстку оставшихся на произвол судьбы. То есть горстку нас, – Трулл пожал плечами. – Панек не удивился.
– Остальные дети считают его вожаком, – заметил Онрак. – Они его не бросят. И своих матерей тоже.
– А оставшись, они всем нам разобьют сердце.
– Да.
Тисте эдур взглянул на имасса:
– Ты уже начал жалеть, что в тебе пробудились чувства, Онрак?
– Это пробуждение служит мне напоминанием, Трулл Сэнгар.
– О чём?
– О том, почему я зовусь «Разбитым».
– Мы все здесь разбиты.
– Но не Монок Охем и не Ибра Голан.
– Да, они в порядке.
– Трулл Сэнгар, когда на нас нападут, ты должен знать – я не останусь у твоего плеча.
– Вот как?
– Да. Я собираюсь достать их главаря. Убить его или умереть, попытавшись. Возможно, если я достаточно многих повергну, они передумают заключать союз с Увечным Богом. По крайней мере, возможно, это заставит эдуров отступить и долго не возвращаться.
– Понимаю, – промолвил Трулл, и усмехнулся в темноту. – Мне будет не хватать тебя рядом в решающие мгновения, мой друг.
– Если моя затея удастся, Трулл Сэнгар, я вернусь и встану с тобой рядом.
– Тогда постарайся прикончить главного побыстрее.
– Таково моё намерение.
– Онрак, я слышу что-то новое в твоём голосе.
– Да.
– И что это значит?
– Это значит, Трулл Сэнгар, что, открывая в себе нетерпение, Онрак Разбитый обнаружил и кое-что ещё.
– Что именно?
