«Хорошенькое приключение, – улыбнулся в душе Рагастен. – Я уже принят, как свой среди римского сброда»…
Он последовал за хозяином. Тот отвел его по узкой лестнице на второй этаж. Попасть на нее можно было только со двора, причем вход прикрывала огромная бочка.
– Никто не догадается искать вас здесь, – сказал хозяин. – Синьор может оставаться здесь несколько дней. Никакая опасность ему не грозит.
– Спасибо, любезный! А для начала дайте-ка мне позавтракать.
Комнатка была маленькой, но удобно устроенной для длительного пребывания. Там располагались кровать, диванчик, кресло, стол, несколько светильников с восковыми свечами; там были даже книги, чтобы развлечь постояльца.
Вскоре появился хозяин с подносом, уставленным блюдами, составлявшими гордость его заведения.
– А Спадакаппа? – спросил Рагастен, жадно заглатывая сочные куски жареной рыбы.
– Ваш слуга завтракает на кухне.
– Пусть он поднимется ко мне, когда поест.
Не переставая работать зубами, Рагастен раздумывал:
«Странная вещь!.. Я столкнулся с высшим светом Рима и не нашел там ничего, кроме жестоких преступлений. Встретил бандита – и он меня спас! Приехал к простому трактирщику – он мне покровительствует. Не значит ли это, что надо подальше уйти от дворянского благородства, чтобы встретить благородство душевное?..»
Эти философские размышления прервал приход Спадакаппы.
– Ты позавтракал? – спросил шевалье.
– Так, как я не завтракал за последние десять лет, синьор! Удивительно сознание того, что хлеб, который ты ешь, не пахнет кровью!
– Хорошо!.. Ты отдохнул?
– Если надо, готов сидеть в седле до ночи.
– Это очень кстати. Ты вернешься в Рим.
– В Рим? – ужаснулся Спадакаппа. – Может, я уже надоел синьору?..
– Нет, успокойся… Ты знаешь в Риме улицу Четырех Фонтанов?
– Конечно! Вода из этих фонтанов часто заменяла мне вино Асти.
– Прекрасно, – прервал его Рагастен. – Ты постучишься в дом, который находится прямо напротив фонтана. Спросишь синьора Макиавелли… Запомнишь имя?
– Макиавелли… Уже запомнил!
– Когда увидишь его, скажи, чтобы он предупредил своего друга Рафаэля Санцио, что я буду ждать их здесь до завтрашнего утра. Потом можешь возвращаться. Понял?
– Как не понять! Когда надо ехать?
– Сейчас же.
Спадакаппа стремительно исчез. А через три минуты Рагастен услышал удаляющийся топот копыт его лошади.
«Ну вот, – подумал Рагастен, – теперь у меня есть несколько часов. Надо распорядиться ими с пользой, то есть немного восстановить силы».
Так подумав, Рагастен вытянулся на диване, и минуту спустя лики Примаверы, Лукреции, Чезаре закрутились в его воображении. И через короткое время он забылся глубоким сном.
Могучее телосложение Чезаре устояло перед апоплексическим ударом, чуть не последовавшим от железных пальцев шевалье. И мало-помалу он пришел в себя. Сначала удивление парализовало его: он осознал, что находится в оковах в тесной камере, которую все еще освещал догоравший факел. Но удивление было недолгим. Оно уступило место дикой ярости. Чезаре зарычал.
Вслед за яростью пришел страх. Его никто не услышал! Никто не пришел освободить его! Волосы зашевелились на его голове, когда он представил, что его здесь забудут!
Внезапно до его ушей донесся звук быстрых шагов. Страх, отражавшийся бледностью на его лице, сразу же исчез, и в глазах засверкали молнии дикого бешенства. Он умолк, обдумывая ужасную месть. А когда камеру внезапно заполнила толпа офицеров, стражников и тюремщиков, Чезаре удовлетворился только тем, что хрипло сказал:
– Снимите оковы…
– Ах, монсиньор! Монсиньор! – лепетали несчастные, дрожавшие перед грядущим гневом повелителя и предвидящие, что буря обрушится на них.
Прошло минут десять, в течение которых слышались только скрежет напильников и лязг щипцов. Наконец Чезаре освободили. Он окинул взором собравшихся. Тяжелое молчание нависло над кучкой охваченных ужасом людей.
– Кто стоял на часах в четвертом круге? – спросил Чезаре.
– Я, монсиньор! – ответил колосс с всклокоченной бородой и огромными кулачищами. Он выступил на шаг и, бледный от ужаса, низко поклонился.
– Разве ты не слышал моих криков?
– Нет, монсиньор…
– Ах, ты ничего не слышал? Может быть, ты спал?.. Подожди, забудешься у меня вечным сном.
Он схватил колосса за руку и вытолкнул прямо перед собой. Невольные зрители этой сцены в страхе прилипли на подгибающихся ногах к стенам. Геркулес позволил распоряжаться собой, как малое дитя. Чезаре потащил его в правый коридор, прямо к круглой черной дыре… к колодцу со змеями… к шестому кругу ада Борджиа!
– Прыгай! – холодно приказал он.
Колосс упал на колени и вытянул руки.
– Смилуйтесь, монсиньор!
– Прыгай, скотина!
– Смилуйтесь ради моей жены и детей!.. Смилуйтесь!
Больше он ничего не смог сказать. Чезаре резким пинком скинул его в колодец. Несчастный попытался зацепиться за каменный край, но камни были скользкими, с заточенными остриями; он рухнул вниз с душераздирающим криком. Послышался глухой всплеск воды, и сразу же со дна колодца долетели какие-то похрюкивания, нечленораздельные тявканья… Это тюремщик начал в темноте омерзительное сражение с голодными крысами… Чезаре обернулся.
– Кто командовал верхним постом? – спросил он.
– Я, монсиньор, – отозвался офицер.
Порывистым движением Чезаре выхватил шпагу у близстоящего стражника и одним ударом вонзил ее в грудь офицера. Тот замертво упал, не успев даже вскрикнуть; кровь хлынула потоком изо рта. Он умер сразу.
Чезаре оглядел других офицеров, стражников, тюремщиков. Он слегка подрагивал от прилива исступленного бешенства. Белая пена выступила в уголках его губ.
Их было двадцать три человека. Чезаре их пересчитал: отважные офицеры, десятки раз рисковавшие своей жизнью, тюремщики геркулесова сложения, которые могли раздавить его одним ударом. Но ни один не шевельнулся. Они ждали, мертвенно-бледные, словно трупы.
– Эй вы, – вдруг сказал Чезаре.
Он еще о чем-то думал. Прошли секунды ужасного ожидания; слышались только безумные хрипы, доносившиеся из колодца с рептилиями.
– Вы! – продолжал Чезаре, что-то придумав. – Входите сюда!
И он указал на камеру, в которой был заключен Рагастен.
Не говоря ни слова, ни сделав ни единого движения с бесполезной просьбой о пощаде, они вошли в камеру. Чезаре закрыл железную дверь. И только тогда он с удовлетворением глубоко вздохнул.
