– Не будем больше об этом! – проговорил он, направляясь к своей вилле.
И тем не менее он, вопреки своему решению, думал. Потрясение было слишком сильным. Вдруг он вспомнил, что два его эмиссара пытались в это самое время доставить к нему графа Альму. А вскоре он подумал и о другом: Чезаре собирает войско, чтобы вести его на Монтефорте, а эту крепость защищает Беатриче, вторая дочь графини Альмы!
Он вернулся на виллу и в этот раз даже не предпринял попытки прятаться. От минувших событий осталось только слабое возбуждение; он пытался окончательно успокоиться, но это папе не удавалось. То и дело наплывали отголоски ужаса, приступы жалости, которые он старательно отгонял от себя.
Он направился к комнате, где вечным сном заснула юная дева. Он хотел убедиться, как там выглядит его «дочь»; посмотреть на нее глазами отца, а не глазами любовника. Но он вдруг повернул обратно, охваченный весьма редким для себя приливом суеверного страха. Одна мысль, что он опять окажется перед трупом, приводила папу в дрожь…
Он призадумался о причине такого страха. В этот момент папа как раз проходил перед комнатой аббата Анджело и решил постучать в дверь. Аббат открыл сразу же и вскрикнул от удивления.
– Бог мой, святой отец… Ваше Святейшество больны?
– Нет, нет, Анджело.
– Бодрствовать в такое время… Полночь близится… Какое неблагоразумие!
– Мне хотелось тебя увидеть, – пробормотал папа.
Аббат, пораженный и обеспокоенный, приготовился слушать.
– Ты сейчас пойдешь звонить в колокол.
– Звонить?.. Посреди ночи?..
– Я так хочу.
– А кто умер, святой отец?
– Девушка… Этот ребенок, которого Пьерина привезла из Рима… Иди, Анджело, и пусть колокол звонит по этой бедной душе… От траурного звона мне станет лучше… Мне!
– Святой отец!.. Ах, какое несчастье… Такая молодая… Такая красивая!.. А потом мне надо отыскать Ваше Святейшество?..
– Нет, Анджело… Я пойду отдыхать… Мне нужен отдых.
Анджело бегом направился в часовню. Борджиа остался на месте: с низко опущенной головой, в глубокой задумчивости. Прозвучал первый удар колокола.
Папа не осмелился вернуться в свои покои. Этот колокол, звонить в который он сам приказал, снова наполнил его душу суеверным страхом. Незаметно для слуг, которых разбудил колокольный звон, он выскользнул в сад. Там он глубоко вздохнул и, восстановив контроль над собой, почувствовал, что мрачные думы покидают его.
Внезапно папа почувствовал, что его схватили и тащат во тьму. Плотный кляп закрыл его рот. В то же время он споткнулся и упал навзничь. Он почувствовал, как ему связали руки и ноги, а мужчина, сваливший и связавший его, наклонился и прохрипел:
– Успокойтесь, пожалуйста, или я буду вынужден, к своему глубокому сожалению, придушить вас. Этот прием мне хорошо знаком… Ваш сын знает об этом, святой отец.
Рагастен положил пленника на кровать, а сам поспешил к потайной калитке и впустил в сад своих друзей. Они пришли в комнату, где лежал связанный папа, и уселись перед пленником на табуретки.
Рафаэль был чрезвычайно возбужден. Рагастен сохранял хладнокровие. Что же касается Макиавелли, то он оставался любопытствующим наблюдателем этой странной сцены. Первым взял слово Рагастен:
– Внимание, святой отец, сейчас я освобожу вас от кляпа. Клянусь, мы не сделаем вам никакого зла. Мы собираемся вершить правосудие, но мы не убийцы. Между тем, хотя мы полны решимости уважать жизнь старого человека, хотя мы исполнены почтением к персоне суверенного понтифика, предупреждаю вас, что при первом же вашем крике я всажу вам в горло три фута этого клинка.
Папа поглядел на Рагастена и понял, что тот готов сдержать слово. Папа знаком выразил согласие.
Рагастен вытащил кляп и поудобнее посадил папу на кровати.
Старый Борджиа понемногу пришел в себя. Он попытался придать лицу непроницаемое выражение и пустить в ход дипломатию.
– И ты здесь, мой бедный Бонифаччо, – сказал он, заметив связанного садовника с кляпом во рту. – Утешься, любезный, эти господа слишком пропитаны христианским духом, чтобы злоупотребить своими преимуществами. Во всяком случае, я рассчитываю, что их гнев, если я дал к этому повод, обратится только на мою персону и не падет на голову верного слуги.
На самом-то деле Борджиа пытался узнать, какова роль садовника в этой авантюре. Рагастен понял его намерения и решил спасти беднягу.
– Честное слово, святой отец, я вовсе не хочу просить милости для старой сторожевой собаки, но боже мой, как он бушевал! Он чуть было не дал сигнал тревоги… Он отчаянно сопротивлялся, кусался, кричал, что хочет умереть за Ваше Святейшество! Но ведь парень имел дело со мной!
– Бонифаччо, – сказал папа, – обещаю тебе: если мы спасемся, я подниму твое содержание на сто золотых экю в год. А пока получи мое благословение. А теперь, – продолжил он, – жду от вас, господа, объяснений: чего вы от меня хотите? Я не буду кричать, не попытаюсь защищаться. Но эта ситуация не может долго продолжаться. Если вам нужна моя жизнь, убейте меня.
– Святой отец, – ответил Рагастен, – я уже сказал вам, что ни я сам, ни эти синьоры не покушаются на вашу жизнь.
– Так в чем же дело?
– Мы хотим правосудия! – закричал Рафаэль. – Правосудия, святой отец!
– Сын мой, я только и делаю, что вершу правосудие… Мой характер и мой сан служат надежной гарантией этого.
– Святой отец, – вмешался Рагастен, не позволяя вставить слово Рафаэлю, – не будем говорить ни о вашем характере, ни о вашем сане… Мы здесь не для этого… Позвольте сказать мне, дорогой мой Рафаэль, и разрешите мне не советоваться с вашим добрым сердцем в данных обстоятельствах. Мы жаждем справедливого наказания за одно преступление.
– Кто же преступник? – спросил папа.
– Вы. Святой отец.
– Вы оскорбляете суверенного понтифика, синьор!
– Позвольте. С этого момента вы больше не папа. Мы вас смещаем!
Борджиа побледнел и начал сомневаться в благоприятном для себя исходе дела.
– Да, – продолжил Рагастен, – сейчас вы только пленник, захваченный в сражении…
– Хорошо сражение! Трое здоровых мужчин против семидесятилетнего старика!
– Вы ошибаетесь: три человека против властителя, окруженного вооруженной стражей и прислужниками. Этому властелину достаточно нахмурить брови – и задрожит земля.
– Ну ладно… Если вы считаете меня преступником, скажите, в чем моя вина… Не торопитесь, синьоры, судить поверхностно…
– Увидите… Я мог бы обвинить вас в смерти графини Альмы, отравленной по вашему приказу…
– Не имею ничего общего со смертью этой несчастной женщины, оплакивать которую я буду до конца своих дней… У рода Альма есть много безжалостных врагов в Риме.
