Слуга, которого Лукреция купила за золото, был на месте. Он спросил, как обычно, надо ли ждать ее и на следующий вечер, и на этот раз она отказалась:
– Нет… Теперь всё кончено.
По темным улочкам Монтефорте она дошла до бедного на вид дома, находившегося недалеко от главных ворот города, через которые в свое время въехали граф Альма и Рагастен. Она вошла, поднялась на один этаж и проскользнула в комнату, в которой горел светильник. В комнате ее поджидал мужчина. Одет он был в дворянский костюм.
– Гарконио, – сказала ему Лукреция, – я хочу вернуться в лагерь.
– А я, синьора?
– Ты? Ты останешься здесь, будешь наблюдать. Прилепись к нему. Пусть он не сделает ни одного шага, который не остался бы без твоего внимания, о котором ты не смог бы мне доложить.
– Хорошо, синьора. Вы сможете гордиться мною.
– Знаю, Гарконио, – удовлетворенно улыбнулась Лукреция. – В твою надежность я верю, потому что ты работаешь и на себя самого… Но берегись! Если этот человек тебя увидит, ты пропал…
Утром, как только открылись городские ворота, Лукреция вскочила на лошадь, наполовину прикрыла лицо легким шарфом и направилась к воротам. Офицер, увидев одинокую женщину, не обратил на нее особого внимания и разрешил выехать. Лукреция поскакала галопом. Три часа спустя она выехала из Адского ущелья и, обогнув по широкой дуге лагерь союзников, около полудня спешилась перед палаткой Чезаре, куда сейчас же вошла.
Чезаре лежал на маленькой складной кровати и разговаривал с небольшой группой своих лейтенантов. Видно было, что он страдал от раны, хотя та и не была опасной.
– Как? – изумилась вошедшая Лукреция. – Ранен?
– Сестра! – вскрикнул Чезаре.
Лукреция подала знак, понятный только им двоим, и Чезаре сразу же отослал своих помощников.
– Да, ранен! – сказал он после этого. – Ранен этим проклятым Рагастеном, который рушит всё вокруг нас, с той самой поры, как встретили его, на свою беду… А ты откуда приехала?
– Из Монтефорте, – спокойно ответила Лукреция.
– Из Монтефорте? – удивился Чезаре.
Безмятежная отвага Лукреции подействовала на Чезаре.
– Это же чудесно, что ты побывала там! – обрадовался он.
– К тому же это позволит тебе отомстить за себя.
Чезаре еще раз радостно вскрикнул и сделал движение, стараясь приподняться, но застонал от боли и, тяжело дыша, опять упал на кровать.
– Объяснись, – попросил он, немного придя в себя. – Если ты сказала правду. Лукреция, если ты нашла возможность передать этого человека в мои руки, то можешь рассчитывать на мою признательность.
– Посмотрим, – улыбнулась Лукреция. – А пока ответь мне. Ты считаешь совершенно необходимым взятие Монтефорте?
– Считаю ли?.. Да ты сошла с ума!
– Значит, ты ни за что не откажешься от похода на город?
– Конечно! Черт подери! Я сравняю его с землей, как и обещал отцу, а на месте его укреплений самолично посею зерно!
– Ну да! Я-то ведь знаю, что причина твоей ненависти совсем в другом…
– Да, я знаю, что ты хочешь сказать… Ладно, слушай! Я хочу, чтобы дочь Альмы стала моей!
В таком случае тебе надо спешить. Рагастен там пришелся к месту, и Беатриче относится к нему совсем неплохо.
Чезаре побледнел. Потом, подумав с минуту, спросил:
– И ты говоришь, что мне достаточно отказаться от штурма Монтефорте, чтобы заполучить Рагастена?
– Или притвориться, что отказываешься…
– А!.. Думаю, мы договоримся.
Тогда Лукреция низко склонилась к ложу брата и что-то зашептала ему на ухо.
Когда родственное свидание закончилось, Чезаре вызвал одного их офицеров, день и ночь дежуривших перед его палаткой.
– Синьор, – сказал ему Чезаре, – вызовите моего полковника, а вместе с ним герольда.
– Хорошо, монсиньор…
Через полчаса по лагерю прошел слух, что Чезаре выслал в Монтефорте парламентеров, наделенных самыми широкими полномочиями. Многие одобрили этот шаг, тогда как большинство посчитало его постыдным. В лагере шептались, что Чезаре Борджиа стареет… Никто не догадывался об истинной цели дипломатического маневра.
LI. Будь храбрым, верным и чистым
Рагастен вечером того самого дня, когда он был посвящен в кавалеры ордена Храбрости, после чего его обнял князь Манфреди, направился ко дворцу графа Альмы. Его охватило какое-то мучительное раскаяние: не в самой любви своей, а в самом поступке, который еще только предстояло совершить, а он всё не мог решиться несмотря на все резоны. Целый день он говорил себе: «Я не пойду туда!»
Но как только наступил вечер, он начал нетерпеливо метаться по своей комнате. Наконец он вышел и, не колеблясь, направился к тому месту, где однажды уже перелезал через решетку. Там он дождался часа, когда во дворце всё затихло, когда настало, по его расчетам, время Примавере прийти на свое любимое место. Он перебрался через решетку и пошел по однажды уже пройденным им аллеям, достиг скамьи и увидел Беатриче на знакомом месте.
Он приблизился к княгине. Она и в самом деле ждала Рагастена. Она увидела, как он подходит и улыбнулась. О чем только они ни говорили между собой…
Но пришло время расстаться. Простившись, Примавера медленно пошла ко дворцу. Рагастен еще постоял на месте, неподвижный, оцепеневший от счастья; любимая уже давно скрылась, когда и он, глубоко вздохнув, тоже покинул место свидания.
Когда он достиг решетки, ему вдруг показалось, что кто-то идет за ним следом. Рагастен быстро обернулся. В самом деле, за ним кто-то шел! Преследователь не собирался прятаться. Шевалье различил в темноте его высокую фигуру. Он быстро отступил за дерево и ждал, пока человек пройдет мимо. Но тот мимо не прошел!.. Он остановился перед деревом и, обойдя его, остановился перед Рагастеном.
– Князь Манфреди! – пробормотал бесконечно удивленный шевалье.
Скрестив руки, слегка согнувшись и раскачиваясь, старик пылающим взором уставился в Рагастена, и шевалье мгновенно понял, что князь все знает!
Растерявшись от страха, боясь не за себя, а за Беатриче, шевалье сделал отчаянное усилие собраться с духом.
– Князь… – начал он.
– Ни слова! – прервал его старик, да таким изменившимся голосом, что Рагастен едва узнал его. – Я всё видел, всё слышал. Благодарите небо, что я сохранил хладнокровие и избежал скандала, пятна на моем имени, что не убил вас там же, как паршивую собаку! Завтра… я вас жду… у себя!
– Я приду, князь! – с неожиданным спокойствием воспринял Рагастен слова Манфреди.
– Рассчитываю на это, синьор, если в вас осталась хоть крохотная частичка чести и достоинства!
