– Он самый, монсиньор! Не говорите о нем плохо. У него есть одно ценнейшее качество: он честолюбив! Возьмите самый ординарный ум и поманите его надеждой занять положение, о котором он втайне мечтает. Покажите ему возможность достичь в скором будущем этого положения. Вскормите, одним словом, его тщеславие. Этот человек станет вашим созданием. Ах, монсиньор, если вам надо исполнить нечто особенное, не ищите ни преданного, ни озлобленного, выберите честолюбивого… Выберите аббата Анджело.
– Полагаю, вы правы, маркиз, – задумчиво произнес Чезаре. – Значит, аббат хочет стать епископом?
– В ожидании лучшего!
– Со своей стороны, не нахожу никаких возражений.
– В таком случае торопитесь, монсиньор. Я уже сказал: время торопит. Рим волнуется. Надо нанести мощный удар и внушить почтение к вам как к устрашителю толпы.
– Где аббат? – резко спросил Чезаре.
– Остался в Тиволи. Хотите, чтобы я с ним встретился?
– Нет… Я сам поеду в Тиволи. А вы возвращайтесь прямо в Рим… Сколько времени вы сможете продержаться?
– Несколько дней… Но если я буду знать, что событие, о котором мы только что говорили, совершится, это придаст мне сил. Несколько ловко пущенных по городу слухов могут изменить положение.
– Тогда отправляйтесь, милейший маркиз. И не забывайте, что ваша судьба тесно связана с моей.
– Приехал бы я сюда, мосиньор, если бы не был уверен в этом?
LV. Аббат Анджело
Чезаре Борджиа доверил командование войсками одному из командиров наемников, а сам с небольшой охраной уехал в Тиволи. Он очень спешил и прибыл туда на следующий день под вечер. Едва войдя в отцовские покои, Чезаре потребовал к себе аббата Анджело.
Аббат оказался молодым человеком лет двадцати четырех – двадцати пяти. Но на вид ему едва можно было дать двадцать. Он представлял собой законченный тип придворного аббата: галантного, услужливого, напомаженного, напудренного, всегда одетого по последней моде. Лицо у него было розовое, свежее, а простодушный вид его внушал доверие.
– Ну, аббат, – произнес Чезаре, падая в кресло, – что вы скажете о нынешнем положении?
Аббат Анджело вздрогнул. Никогда Чезаре не говорил с ним о серьезных вещах. Сколько раз он присутствовал на семейных советах, но на него даже не обращали внимания.
– Монсиньор, – ответил аббат, сильно покраснев, – это такой трудный вопрос … для меня…
– Смышленые люди так редки… Преданные слуги – еще реже. Вы принадлежите к таковым, а поэтому говорите открыто, ничего не разжевывая.
Аббат насторожился. Чезаре хотел узнать у него что-то важное. И он отбросил наигранную маску жизнерадостности.
– Монсиньор, вот что я думаю: положение безнадежное, если только не произойдет что-то значительное и непредвиденное. Хуже всего не то, что ваши войска, монсиньор, потерпели незаслуженное поражение… Неудачу можно исправить… Нет. Самым ужасным сейчас мне представляется поведение Его Святейшества, который впал в такое состояние духа, что посчитал необходимым поставить между собой и Римом заслон из морских просторов.
– Знаете ли, аббат, вы очень умны… То, что вы сейчас сказали, крайне верно… Епископская митра очень хорошо смотрелась бы на вашей разумной голове.
Анджело слегка побледнел.
– Если Господь и святой отец призовут меня управлять епархией, – глухо отозвался он, – верю, что понтифику не придется раскаиваться.
– К сожалению, мой отец совсем не думает о вас!
– Истинная правда, монсиньор!
– Вы сказали, что только значительное событие может изменить создавшееся положение. Каким, по-вашему, должно быть это событие?
Аббат ничего не ответил. Чезаре встал и приблизился к нему.
– А что вы думаете о моем отце? – спросил он в упор.
Аббат содрогнулся. Он поднял глаза на собеседника и глухо ответил:
– Понтифик очень стар… Вот что я об этом думаю!
– Поясните… Говорите прямо, не бойтесь…
– В том, что я сейчас сказал, монсиньор, заключена вся моя мысль… Папа слишком стар… Он устал… Его правление было славным… трижды святым, но … оно ичерпало его силы…
– А что бы вы сделали для того, кто назначит вас епископом?..
– Всё!
– Но чтобы вас назначить, надо быть папой, не так ли?.. Если бы я был папой, вы, Анджело, получили бы митру!
Аббат понял: что бы он сейчас ни сказал, всё будет бесполезным. Руки его слегка задрожали.
– Анджело, – продолжал тихим голосом Чезаре, – хочешь стать епископом?.. А потом кардиналом?..
Аббат низко поклонился, почти встал на колени и чуть слышно произнес:
– Жду ваших приказаний, святой отец!
– Хорошо, аббат. Я не ошибся.
Чезаре сел за стол и принялся писать. Закончив, он протянул аббату пергамент, на котором только что поставил свою подпись.
– Читайте, – сказал он. – Между нами теперь нет никаких секретов. Из письма вы узнаете о том, чего я жду от вас.
Аббат принялся читать, тщательно взвешивая каждое слово.
«Дорогая сестра!
Аббат Анджело, который передаст вам мое послание и которому я полностью доверяю, расскажет вам, почему я сейчас не смогу приехать к вам на Капреру. Надеюсь, однако, что через несколько дней все-таки навещу вас. Полагаю, что отец наш пребывает в добром здравии, но не осмеливаюсь дольше сохранять эту надежду. Когда я его видел в последний раз, он мне показался очень больным. И я даже подумал о фатальном исходе. Если же это печальное событие произойдет очень скоро, аббат Анджело предупредит меня. Прощай, моя дражайшая сестра. Аббат Анджело поможет вам оказать нашему отцу услуги, которых потребует его состояние. Но я сомневаюсь, что лекарства, которые он с собой привезет, будут бессильны остановить болезнь. Я отправляюсь в Рим, где буду с нетерпением ждать новостей от вас, что должно быть вам понятно.
Ваш брат
ЧЕЗАРЕ, ГЕРЦОГ ВАЛЕНТИНУА»
Когда аббат закончил чтение письма, Чезаре Борджиа внимательно посмотрел на него.
– Ну, – сказал он спокойно, и это спокойствие казалось таким ужасным у человека, только что подписавшего смертный приговор собственному отцу, – вы согласны с моей оценкой состояния здоровья Его Святейшества?..
– Я очень близок к святому отцу, – холодно ответил Анджело. – И, к сожалению, полностью согласен с вами!…
– И сколько дней, по вашему мнению, ему осталось жить?
Аббат Анджело в течение минуты что-то подсчитывал в уме.
– Восемь дней, не больше.
Ужасный вопрос папского сына и зловещий ответ аббата были произнесены очень тихо. Всё было урегулировано, согласовано. Чезаре открыл окно и шумно вдохнул, потом повернулся к аббату:
