Однажды поздно вечером, когда мои младшие братья ушли спать, после того, как Говард некоторое время гладил мою руку, он за руку повел меня в спальню моих родителей. Он снял брюки, стянул с меня платье через голову и снял с меня трусики. Потом он лег на кровать и, потянув меня на себя сверху, расположил меня так, что наши тазовые области соприкасались. Его руки обвились вокруг меня, я ощутила, как он прижимается ко мне, и почувствовала неладное. Смущенная и растерянная, я вырвалась и выбежала из комнаты.
После этого в моей памяти только темнота, полная и абсолютная темнота, ни одной светлой точки. Говард просто пропал, испарился, исчез. Моя память схватила его и уничтожила.
Я сообразила, что Бланшар задал мне вопрос, и мои мысли вернулись к настоящему.
— Я не хочу вдаваться в подробности, — сказал Бланшар все еще с широко раскрытыми глазами. — Я не собираюсь расспрашивать вас ни о каких конкретных деталях, но вы помните обстоятельства, связанные с этим инцидентом?
— Да, кое-что я помню, — ответила я. — Речь идет о приходящем бебиситтере. Некоторые вещи я помню, трудно сказать, насколько точно, но помню.
— Мне неловко вас об этом спрашивать, — к Бланшару постепенно возвращалось самообладание; он пытался придать своему очередному высказыванию оттенок сарказма, но было очевидно, что ему хотелось, чтобы вся эта тема просто исчезла. — Я предполагаю, что это произошло достаточно давно. Когда это случилось?
— Примерно тридцать пять лет назад, — ответила я.
Бланшар резко сменил тему:
— Вы сегодня говорили, что иногда давали показания в пользу обвинения; это верно?
— Я бы не использовала термин «давать показания». Я сказала, что выполняла определенную работу для прокуроров.
— Да, выполняли для них работу. Извините. — Напускная вежливость все-таки едва скрывала его презрение. — Если я скажу что-то неправильно, неточно, скажите мне, и я перефразирую вопрос. Вы говорили с кем-нибудь из полицейских, занимавшихся этим делом?
— Нет, не говорила.
— Вы говорили с кем-нибудь из родителей или детей, которых это дело касается?
— Нет.
— Вы говорили с кем-нибудь из прокуратуры?
— Нет, не говорила.
— Таким образом, имеющиеся у вас факты односторонние или, по крайней мере, информацию о них вы получали только от одной стороны?
— Нет, я не согласна с этим, потому что я читала полную стенограмму заседания суда в апреле тысяча девятьсот восемьдесят пятого года и…
— А как насчет стенограмм большого жюри, вы вообще видели их?
— Нет.
— То есть вы не осведомлены обо всех фактах, связанных с этим конкретным делом. Очевидно, вы вряд ли сможете согласиться с этим утверждением, не так ли?
Тут я просто вынуждена была сказать:
— Когда вы задаете наводящий вопрос, подобный этому, я считаю, что должна ответить «да».
Взгляд Бланшара был просто убийственным. Он покопался в своих бумагах и сделал еще одну попытку.
— Вы утверждали, поправьте меня, если ошибаюсь, что можете вспомнить события, произошедшие, когда вам было шесть лет. Мой вопрос к вам будет таким: хотя, в общем случае, с течением времени воспоминания ослабевают, но существуют некоторые конкретные события, которые остаются с нами даже в наши взрослые годы. Это верно?
— Бывают события, которые остаются с нами, да.
— Некоторые из этих событий существенны, а другие несущественны, вы согласны с этим?
— Обычно с нами остаются самые значительные и часто вспоминаемые события.
— Часто вспоминаемые события. — Бланшар снова начал теребить свое ухо. — Ну вы же не хотите сказать, что в сорокалетнем возрасте нельзя вспомнить события, случившиеся, когда человеку было пять или шесть лет, даже если эти события он вспоминал нечасто, не так ли?
— Можно вспомнить, — согласилась я.
— Относительно повторяющихся воспоминаний — вы имеете в виду, что человек думает об этом сам, так сказать, своим умом, или же они повторяются при участии другого человека?
— Как правило, он время от времени думает об этом или рассказывает об этом другим людям.
— Еще раз: это ведь совсем не обязательно негативно влияет на способность человека вспомнить некий конкретный инцидент.
— На самом деле это зависит от того, как вы думаете об этом событии. Если вы думаете об этом самостоятельно, без каких-либо суггестивных воздействий, то потенциал для искажения воспоминания существенно снижается.
О том, что вопросы у него закончились, Бланшар оповестил зал банальной фразой «Спасибо, мэм!»
— Вы свободны и можете идти по своим делам, — сказал судья, указывая карандашом на тяжелую деревянную дверь зала суда. Он объявил перерыв, и Курцман спустился вместе со мной по длинной каменной лестнице и вышел из здания суда, чтобы поймать мне такси до аэропорта. Когда такси остановилось, Курцман положил руку мне на плечо:
— Я не знаю, как вас благодарить за то, ваше воспоминание, — сказал он.
— Думаю, у меня не было выбора, — ответила я.
Курцман на секунду замолчал.
— Вы знаете, тех, кто защищает людей, обвиняемых в сексуальном насилии над детьми, презирают и поносят вместе с ответчиком. Люди считают, что мы, наверное, тоже не совсем здоровые. То, что вы так неожиданно раскрыли свою приватную информацию, поможет присяжным понять, что вы с пониманием относитесь к судьбам детей, подвергшихся сексуальному надругательству. В этот момент в зале суда вы проявили себя не просто как специалист, но — как личность.
Мы пожали друг другу руки, и я пожелала ему удачи. Десять часов спустя я вернулась домой и смотрела из окна на луну, серебрившую озеро. Я была измотана, но спать не могла: слишком устала, чтобы вернуться в настоящее или мечтать о будущем, была слишком поглощена той сценой в спальне родителей, когда «нянь» Говард обманул мое доверие, украл мою невинность и оставил неизгладимый шрам, плохое, черное воспоминание в том месте, где должны быть только хорошие, теплые и счастливые воспоминания.
— Говард, — шептала я куда-то в ночь, в те десятилетия, которые теперь отделяли меня от моего детства, — я тебя ненавижу!
* * *
Однажды утром в середине сентября, меньше чем через две недели после того, как я давала показания в Чикаго, у меня зазвонил телефон. Было всего 6:30 утра, я спала и, не разобравшись, в панике стала нажимать кнопки будильника, пытаясь прервать звонок. Наконец, поняв, что это не будильник, я протянула руку и взяла телефонную трубку, пробормотав: «Алло…»
— Тони сегодня утром оправдали! — сказал Курцман, даже не представившись.
— Оправдали? — переспросила я, протирая глаза. — Это здорово!
— И ему повезло, — добавил Курцман.
