Мы подъехали к дорожке, ведущей к небольшому дому в рабочем районе на Бикон-Хилл, в нескольких милях к востоку от центра города и в нескольких милях к югу от больницы Харборвью и жилого комплекса «Йеслер-террас».
— Его семья перебралась сюда через несколько месяцев после ареста Тайрона, — пояснила Джоан, — они не могли оставаться жить в том доме среди этих ужасных воспоминаний.
Женщина в фартуке вышла на небольшое бетонное крыльцо и жестом пригласила нас войти в дом. Когда мы вышли из машины, она поздоровалась и спросила, не хотим ли мы позавтракать. Блинчики, сосиски, апельсиновый сок?
Джоан засмеялась, приобняв ее:
— Дороти, это Элизабет Лофтус. Элизабет, это мать Тайрона, Дороти Харрис.
Я подошла к крыльцу и собиралась пожать руку Дороти, но та с некоторым смущением отстранила свою руку, державшую кухонную лопаточку:
— Нет-нет, у меня руки все в готовке. Проходите, располагайтесь поудобнее. Я приду через минутку.
В коридоре нам встретились Эрик, старший брат Тайрона, и Фелисия, их двенадцатилетняя сестра. Несколько младших детей сидели вокруг стола в тесной кухне, ели блинчики и смущенно улыбались. Мы решили пока вернуться на улицу и посидеть на крыльце в лучах нечастого в Сиэтле солнца. Эрик присоединился к нам, и мы несколько минут поговорили о его работе с Ларри Дейли, частным детективом, ведущим расследование по делу его брата. Дело вроде бы сдвинулось с места, сообщил Эрик слегка таинственно, появились новые версии, новые свидетели и новые свидетельства.
— Новые свидетели? — переспросила я.
— Я сейчас не могу говорить об этом, — ответил он, — мы должны соблюдать осторожность.
На крыльцо вышел высокий заспанный молодой человек. «Тай, это доктор Лофтус», — сказал Эрик, приобнимая младшего брата. Тайрон улыбнулся и опустил взгляд. «Привет», — сказал он. Он так заикался, что на произнесение этого короткого слова ему потребовалось несколько секунд. Я взглянула на его запястье, на широкую черную ленту с квадратной коробочкой наверху. Он заметил мой взгляд.
— Это большой глаз, — сказал он с улыбкой.
— Это электронный браслет наблюдения, — пояснила Джоан. — Радиоприемник-передатчик, подключенный к телефону в комнате Тайрона. Они отслеживают каждое его движение, звонят ему в любое время дня и ночи.
— Похоже на ошейник и поводок, — сказал Эрик, глядя на браслет одновременно со страхом и отвращением. — Тай на 46-метровом поводке, и, если он выйдет хоть на полшага дальше, в полицию прилетит сигнал, и разверзнется преисподняя.
Словно в доказательство сказанного, в доме зазвонил телефон, и мать Тайрона, все еще держа в руке лопатку для блинов, поспешно вышла к нам и сообщила:
— Тайрон, это твой телефон, давай побыстрее! Хотите взглянуть, как это работает? — предложила она мне. — Пойдемте!
Я последовала в дом за Тайроном через узенький коридор в угловую спальню. Он приложил черную коробочку на своем запястье к розетке подключения телефона, снял трубку и заикаясь проговорил в нее свое имя.
Через минуту он опустил трубку на рычажки аппарата.
— Я чувствую себя собакой, — сказал он мне, глядя на черную коробочку.
И добавил, что терпит это ради своей семьи, чтобы он мог быть с ними; а без этой системы наблюдения он сидел бы в тюрьме в ожидании начала третьего судебного процесса.
Несколько секунд мы смотрели на эту черную коробочку на его запястье, не зная, что теперь сказать.
— У вас есть хоть какая-то надежда? — неожиданно брякнула я.
— Надежда? — Он повторил это слово, словно не совсем понимая его. При этом все усилия его явно были направлены на преодоление заикания.
Я почувствовала, что сама наклонилась к нему, открыла рот и делала движения головой в такт его запинаниям в словах.
— Нет, — ответил он. Слова его были короткими и звучали прерывисто, перебиваемые постоянным неукротимым заиканием. — Надежды у меня нет. Как я могу надеяться? Я не верю в эту систему. У таких бедных людей вроде меня — какая у нас может быть надежда? Если ты там и совершенно один…
Он замолчал и глубоко вздохнул.
— Каждый день мы бьемся изо всех сил. Каждый день я иду на работу и думаю — как мы сможем оплатить вот это? Коробка, браслет — с меня за это по десять долларов в день. Суды. столько денег. — Он молча покачал головой, слов больше не было.
— Расскажите мне про тюрьму, — попросила я.
— Про тюрьму, — повторил он. — Я был в растерянности. Это совсем другой мир. Там нельзя ничего себе позволить. Он постоянно нападает на вас. При закрытых дверях. Я молился каждую ночь, спрашивал, почему я здесь, зачем это нужно, но не находил ответа.
Он взглянул на меня: глаза его были распахнуты и чисты, а руки обращены ладонями вверх. Потом по его лицу промелькнула легкая тень боли и страха, он уронил руки и бессильно сгорбился.
— Зачем кто-то делает со мной такое? Полиция, они смотрят на нас как на людей второго сорта, как на ничтожества.
Я не знала, что сказать. На мгновение мы задержались в коридоре, и оба уставились на зеленый ворсистый ковер.
— Как вам удается держаться? — спросила я, когда молчать стало уже неловко.
— Я молюсь, — просто ответил он. — Я прошу Бога остановить этот мучительный кошмар. Вернуть все, как было прежде и как будто не было этого ужаса. И дать нашей семье силы вернуться в прежнее состояние. Я знаю, что Бог может услышать меня. Сколько еще? Сколько?
Мы снова вышли из дома и сели на кухонные стулья, которые Дороти и Эрик вынесли и поставили полукругом на газоне.
— Дороти, расскажи Элизабет, как к вам домой пришла полиция, — попросила Джоан.
— Ой, это было страшно, просто ужасно! — ответила Дороти. — Несколько месяцев назад кто-то настучал в полицию, что якобы Тайрона видели сидящим посреди ночи напротив отеля в Западном Сиэтле. Шел проливной дождь, время полшестого утра, я услышала звук подъехавшей полицейской машины. Выглянула в окно и подумала: они здесь, они приехали и хотят забрать моего сына. Я подошла к парадной двери и спросила: «Что вам угодно?» — «Тайрон Бриггс здесь?» — спросил человек за дверью. «Да, здесь. Войдите и посмотрите сами». И они вошли со своими большими фонарями, в своих сапожищах и плащах, намочив мне весь пол. Они прошли в мой дом и направили свет в лицо лежавшему в постели Тайрону. Я сама хотела, чтобы они увидели моего ребенка в постели, где ему и надлежит быть в пять тридцать утра. Да, он спит. А не сидит где-нибудь в машине среди ночи под дождем.
Она посмотрела на Тайрона, потом наклонилась поближе ко мне и, понизив голос, сказала:
— Знаете, вот нас с детства воспитывают и готовят к роли матери, потом ты заботишься о своих детях, ты их кормишь, любишь, штопаешь их одежду, утешаешь, если их обижают. А эти полицейские явились и забрали у меня моего Тайрона, они посадили его в тюрьму, они кормили его овсяной кашей, а когда он налил в нее молока, на поверхность всплыли червячки. Он говорит мне: «Мам, они кормят меня овсянкой с червяками!» А я стою здесь беспомощная и ничего не могу поделать. Я в отчаянии, и вся наша семья в отчаянии. И я ничего не могу сделать.
