— Я всегда абсолютно точно знала, насколько я красива, — говорила она мне, — и я знала, что смогу выбиться в шоу-бизнесе, хотя не так уж я хорошо танцую и пою. Я на свой счет не обольщаюсь, но я всегда знала: то, чего можно добиться внешностью, будет моим. Потом, когда я встретилась с Джеком, все переменилось. Моя жизнь пошла по-другому, чудно как-то, хорошо и чудно. С Джеком мне хорошо, и шоу-бизнес мне нужен, только чтобы не выйти из формы, быть на виду. Да, я девушка Джека, но ведь это не все, что я умею. А потом, вдруг он меня бросит? Нет, не бросит, я знаю, что не бросит, ведь нам с ним так хорошо, лучше не бывает. Мы с ним ходим в рестораны, в лучшие рестораны, встречаемся с самыми лучшими людьми, в смысле богатыми, светскими людьми, знаменитостями, с политиками, актерами, все они к нам липнут. Я знаю, они завидуют нам, завидуют тому, кто мы и что у нас есть. Все они хотят трахаться с нами, целовать нас, любить нас. Все до одного. Они оглядывают меня всю, с ног до головы, раздевают взглядами, обжимают, гладят ручку или волосы, или хлопают по заду и говорят «Извините», или берут меня за руку и несут какую-то чушь — только бы облапить. И когда все, абсолютно все, и женщины тоже, так себя с тобой ведут, поневоле начинаешь думать, что в тебе действительно что-то есть — сейчас, по крайней мере. А потом идешь с ним домой, и он входит в тебя, а ты обвиваешься вокруг него, и ты кончаешь, и он кончает, и что-то сливается, и каждый раз нам еще лучше, чем было, хотя куда уж лучше, и все то же фантастическое чувство… Ты любишь, и тебя все хотят — что может быть лучше? Однажды ночью, когда Джек был во мне, я вдруг подумала: «Мэрион, да он не тебя, он себя трахает». Но даже тогда я любила его больше всех на свете. Он вонзал в меня свой кинжал, а я душила его в своих объятиях. Мы были убийцами, оба. Мы убивали жизнь за то, что она не такая богатая, как могла бы быть. Мы убивали пустое время, а потом вместе умирали, и просыпались, и убивали его опять, пока убивать больше было нечего, — живые были только мы, живые навек: нельзя же умереть, когда чувствуешь такое, потому что твоя жизнь принадлежит тебе и ничто не может тебя погубить…
А теперь он бросает меня на семнадцать дней, да еще косится на всякого, у кого я куплю газету или кому улыбнусь в холле гостиницы, вот я и сижу целыми днями одна, репетирую степ и слушаю Руди Вэлли и Кейт Смит и даже не могу посмотреть из окна на парк — Джек боится, что в него из-за деревьев могут выстрелить. Не спорю, номер у меня классный, люкс и все такое, но ведь и я чего-то стою. Можно помешаться, сидя целыми днями в четырех стенах, только и делаешь, что волосы расчесываешь да брови выщипываешь. Я точно знаю, когда каждый волосок вылезти должен. Смотрю, как он растет. Часами сижу в горячей ванне и имею себя до потери пульса — только бы забыться. Один раз я такое четыре раза делала, а ведь это молодой девушке вредно для здоровья, и я тебе прямо скажу: еще немного, и мне все равно будет, кто во мне, он или кто другой, — лишь бы мне самой хорошо было. Ты не подумай: я ему пока что не изменяла ни разу, не изменяла и не хочу. Я его бросать не хочу — как на духу говорю. Чуть было не сказала, что не могу его бросить, но это не так: могу, знаю, что могу. Если захочу, я могу его бросить. Но я не хочу. Поэтому и пошла в «Улыбнись». Пусть знает: я могу его бросить, даже если не хочу.
В девять тридцать вечера, в субботу, 11 октября 1930 года, три человека из банды (как впоследствии было установлено) Винсента Колла вошли в клуб «Пуп» на Западной Пятьдесят первой улице, на Манхаттане. Один из них подошел к сидевшему за стойкой одноглазому коротышке и вполголоса спросил: «Мюррей?» Одноглазый повернулся на вращающемся табурете и увидел дула двух направленных на него пистолетов. «Сливай, Мюррей», — проговорил тот, кто к нему обратился, а двое других выпустили в Гуся шесть пуль. С чем и удалились.
Спустя полтора часа два человека вышли из лифта на восьмом этаже отеля «Монтичелло», где остановилась Мэрион Робертс, а еще двое поднялись на восьмой этаж пешком, по лестнице. Вся четверка на несколько минут растворилась в лабиринте гостиничных коридоров и вернулась к лифту как раз в тот момент, когда из него мимо побелевшего от ужаса лифтера выходил Джимми Бьондо. Все пятеро, Джимми в центре, прошествовали по коридору, остановились перед номером 824 и постучали: сначала три раза, затем два, а потом еще один раз. Дверь открылась. В комнате, прямо напротив входа, развалился в кресле в рубашке с засученными рукавами Джек-Брильянт, на подлокотнике лежал его пистолет. По словам графа Дюшена, сам он стоял слева от Джека, а по комнате прохаживались те трое, кто часом раньше приподнесли сюрприз одноглазому Мюррею: Винсент Колл, Эдвард (Туша Маккарти) Попке и Хьюберт Мэлой.
— А, Джимми, — первым заговорил Джек, — какими судьбами? Рад тебя видеть. Как живешь?
Похожий на грушу Джимми некоторое время недоверчиво осматривался по сторонам, вглядывался в лица и только потом уставился на Джека:
— Говори лучше, куда девал мои деньги!
— Садись, Джимми, вот стул. Давай потолкуем.
— Не о чем мне с тобой толковать. Деньги гони.
— Твои деньги в надежных руках. На этот счет можешь не волноваться.
— В чьих?
— Какая разница. Говорю же, в надежных.
— Ты мне зубы не заговаривай. Где деньги?
— Что бы ты сказал, если б я сообщил тебе, что в данный момент они возвращаются обратно в Германию?
— Я бы сказал, что жить тебе осталось недолго, паразит.
— Я опять туда собираюсь, Джимми, и на этот раз им не удастся меня остановить. Хочешь пари семь к одному, что твои деньги в целости и сохранности?
— Я хочу не пари, а деньги.
— Давай заключим сделку. Я хочу сохранить за собой свою часть прибыли, только и всего.
— Никаких сделок. Знаем мы твои сделки. Тони Амапола знает, какие сделки ты заключаешь. И Чарли Нортреп тоже.
— Я так и знал, что ты на меня подумал, когда Тони в расход пустили. Но я к его убийству никакого отношения не имею. Мне Тони нравится. Всегда нравился. Что до Чарли, то я знаю, как было дело. Его убрали свои. Чарли нажил врагов у себя, за городом. Мы с Чарли, если хочешь знать, были такими же близкими друзьями, как с Тони. Братьями, можно сказать.
— Чарли все иначе говорил. Сказал, что ты его продал.
— Если мне не веришь, спроси у ребят. Они тебе скажут, кто с Чарли расправился.
Джимми огляделся и встретился глазами с Тушей Маккарти. Туша утвердительно кивнул.
— Мюррей-Гусь замочил Чарли, — сказал он.
— Кстати, ты, наверно, слышал, что случилось с Гусем? — спросил Джек у Джимми.
— Ничего я не слышал.
— Кто-то решил на Гуся поохотиться в клубе «Пуп». Вошли и бах-бах-бах. Был Гусь, и нет Гуся. Спекся. Не иначе за Чарли отомстили, я это так понимаю. Ну, что скажешь?
— Факт, — подал голос граф. — Я в это время как раз в клубе был. По чистой случайности.
— Бывают же совпадения, — откликнулся Джек.
