— Сколько еще их там у тебя? — поинтересовался Джек.
— Больше никого. Я и парень.
— Кто он?
— Бартлетт. Дикки Бартлетт.
— Что он тут делает?
— Мне помогает.
Скуластый. Гнилые зубы. Ощерился.
— Так ты, значит, Стритер, умник из Кейро, — процедил Джек.
Стритер едва заметно кивнул, продолжая улыбаться, и Джек ткнул его кулаком в лицо, поцарапав щеку.
— Выше руки, а не то голову оторву.
Джек ткнул рукояткой пистолета Стритеру в грудь. Бартлетт поспешно поднял руки еще выше, чем Стритер. Тут Джек увидел, как к грузовику с пистолетом в руках подошел Фогарти.
— Что у тебя в бочках?
— Крепкий сидр, — ответил Стритер, не переставая улыбаться.
— Не пиво или белое?
— Пиво я не вожу, и белое — тоже. Я спиртным не промышляю.
— Советую тебе говорить правду. Знаешь, кто я?
— Да, знаю.
— И я тебя тоже знаю. Что-то ты слишком много бочек возишь.
— Занятие у меня такое — бочки возить…
— Занятие опасное, особенно если в бочках пиво или белое.
— У меня — один сидр.
— Посмотрим. Шагай.
— Куда?
— В машину, куда ж еще. — И Джек, в подтверждение своих слов, ткнул Стритера рукояткой пистолета между лопаток. И сбил эту проклятую, вонючую кепку. Стритер нагнулся за кепкой и повернулся к Джеку лицом. Опять эта улыбочка. Сейчас-то чего он смеется?! — Куда ты везешь этот сидр?
— Часть к себе, а часть — к Бартлетту.
— Мальчишке, что ли?
— Папаше его.
— У тебя что, собственный перегонный куб есть?
— Нет.
— А у Бартлетта?
— И у него вроде бы нет.
— А зачем тогда столько сидра?
— Пьем, уксус делаем, по бутылкам разливаем, часть продаем в магазины по деревням, а что останется — соседям или кому придется.
— Где куб?
— Нет у меня никакого куба.
— А у кого есть?
— Не знаю такого.
— Ты, может, слышал, что все кубы в округе — мои? Других нет.
— Да, сэр, слышал. Как не слышать.
— А раз нет куба, зачем тебе столько сидра?
— Не так уж его и много, если между всеми поделить.
— Это мы еще посмотрим, сколько его у тебя, — сказал Джек.
Кики он велел сесть вперед, а Стритера и Бартлетта посадил на заднее сиденье. Он надвинул им кепки на глаза, а сам, пока Фогарти отгонял грузовик на кладбище, пересел вперед, к Кики. Фогарти отсутствовал минут десять, которые прошли в полном молчании. Вернувшись, он сказал: «Вроде бы один крепкий сидр. Двадцать четыре бочки», — и сел за руль. Джек ехал вполоборота, положив руку с поднятым вверх пистолетом на заднее сиденье. Всю дорогу до Акры никто не проронил ни слова, Стритер и Бартлетт сидели неподвижно со сложенными на коленях руками и с надвинутыми на глаза кепками. Когда машина въехала в гараж, Джек поставил обоих лицом к стене и завязал им сзади руки. Фогарти выехал из гаража задним ходом, закрыл дверь и отвел Кики в дом. А Джек посадил Стритера и Бартлетта на пол, спиной к лестнице.
Совки для угля висели над головой старика, точно специально подобранные орудия пытки. Джек вспомнил совки на стене в подвале, в деревне, куда его отвезли люди Нири, решив (и не без оснований), что это он увел у них грузовик с пивом. Давно это было. Они привязали его проволокой к стулу и стали обрабатывать. А потом, когда он уже почти ничего не соображал, завалились спать. Он же всю ночь методично перетирал локтями узел, пока, порвав рубашку и стесав себе правую мышцу, не высвободил руку, вскарабкался по настилу на окно и вылез, оставив на перевязанной узлом проволоке и на полу обрывки кожи, мяса и много, очень много крови. Обливался кровью всю дорогу домой. Теперь мышца висит, да еще громадный, кривой шрам через всю руку. За этот шрам кое-кому из банды Нири пришлось расплатиться.
Он взглянул на старика и увидел у него за спиной, на стене веревки, в углу канистру с керосином, малярные кисти, отмокавшие в скипидаре. Грабли, мотыга. И старик — чем он отличается от граблей и мотыг? Такой же предмет домашнего обихода. Утварь. Инструмент. Джек ненавидел инструменты, с которыми не умел обращаться. На дух не переносил. В мире вещей он чувствовал себя неуверенно. Ненавидел неодушевленный мир и бил его, когда тот бросал ему вызов. Однажды, когда машина почему-то не заводилась, он в нее выстрелил. Пробил радиатор.
Закрученная на гвозде веревка показалась Джеку похожей на кривую улыбочку Стритера. Улыбается, псих. А раз он псих, то кому он такой нужен? Психов можно мочить. Потеря не большая. Еще одна жертва. Первым человеком, которого он убил, был Уилсон. Уилсон — карточный шулер. Сливай воду, шулер. Мне жаль твоих детишек.
Утопив Уилсона, Джек, пользуясь связями Ротстайна, стал страховать семьи своих будущих жертв. За взятку он договаривался со страховым агентом и заблаговременно отправлял его в дом своей жертвы. Когда все бумаги были подписаны, Джек выжидал месяц-другой — и готово дело.
— У тебя есть страховка, дед?
— Нету.
— А семья есть?
— Жена.
— Плохо. Придется ей разориться на твои похороны, если не скажешь, где ты свой куб прячешь.
— Нет у меня никакого куба, мистер. Нет и не было.
— Подумай хорошенько, дед. А ты знаешь, где находится куб, парень?
Дикки Бартлетт молча покачал головой и отвернулся к стене. Совсем еще мальчишка. Но если уж мочить, так обоих. Ничего не попишешь, парень.
— Снимай башмаки.
Стритер нагнулся и все с той же улыбочкой стал медленно развязывать сыромятные шнурки на своих высоких ботинках. Он стянул один башмак, и Джеку ударил в ноздри терпкий запах пота: потный белый шерстяной носок, заправленные в носки кальсоны. Деревенщина. Деревенская нога — деревенская вонь. Улыбается; застывшая улыбочка, застывший взгляд. Такого, чтобы человек улыбался все время, не бывает, Джек знал это. «Этот старый мухомор испытывает мое терпение, — вот что он подумал. — У него нет ни одного шанса, а он тем не менее плюет на закон Джека-Брильянта, на угрозы Джека-Брильянта, на самого Джека-Брильянта». Эта улыбочка — подлог, прикрытие, и Джек эту улыбочку уберет. Что такое подлог, прикрытие, Джека учить не надо. Он вспомнил свою собственную улыбочку в одной из газет, когда ехал в суд в Филадельфии. Хитрован, не подкопаешься. А потом, в зале суда, он понял, что улыбочка эта никого обмануть не может, что роль, которую он пытался сыграть в Филадельфии, причем не только тогда, после возвращения из Европы, ему решительно не удалась. Всю жизнь, с самого детства, он прикидывался — и мальчишкой, и в армии, когда его обвинили в дезертирстве и в том, что он — подумать только! — обворовывает собственных однополчан. Ложь. Многое из того, что о нем говорили, было ложью, однако ложь эта тянулась за ним по пятам.
