Но не столько за неверные слухи, как за самого Петрушу боялась Наталья Кирилловна. Ей ли не знать, сколь болезненной могла быть его реакция на случившееся! Ему всё равно, что будут говорить князья да бояре. Но Немецкая слобода! Но друг его сердечный Лефорт! Ныне он не побежит туда на своих резвых ноженьках, как то было прежде, ибо мнителен и стыдлив паче меры. Одна мысль, что иноземные друзья осуждают его, — худшее наказание для него.
Царица знала, что ей делать. Она заложит неказистый возок, чтобы чужие люди не догадались, что она с сыном-царём поехала в Немецкую слободу, прямо на Лефортов двор. Сама же и беседу с Лефортом затеет и всё по-доброму уладит.
Глава 36
ГЕРР ПИТЕР И НЕМЕЦКАЯ СЛОБОДА
Всё, однако, получилось не так просто, как мыслилось Наталье. Петрушу она нашла в истерике. Лицо искажали страдальческие конвульсии, глаза дико вращались. Он не заметил, как она вошла, и, казалось, не видел, как хлопотал возле него Ромодановский, смотревший растерянно.
Наталья велела князю выйти и, опустившись перед сыном на колени, стала целовать его лицо, руки, зная, сколь успокаивающе действовали на него её поцелуи.
— Сынок мой родимый! Кровиночка моя, Богом данный мне сыночек!
Материнские поцелуи и слова «Богом данный» возымели своё действие на отрока-царя. Он приподнялся на диване, припоминая, что слова «Богом данный государь всея Руси», по воспоминаниям его матери, ей говорил учёный монах Симеон Полоцкий. Это он по звёздам вычислил рождение Петруши.
Сознание «Богом данной» ему державной власти неизменно вселяло в него силы и действовало спасительнее любого лекарства.
Видя, что сын понемногу приходит в себя, и догадываясь о причине пережитого им потрясения, Наталья сказала:
— Тебя Лефорт в гости зовёт, а ты вишь как...
— Лефорт? Кто принёс тебе эти вести? — вскинулся он, недоверчиво глядя на мать.
— Гонцов за тобой присылал. Или тебе не сказывали? Князю Ромодановскому ведомо о том.
Пётр повеселел. Станет ли мать обманывать его? Приглашение Лефорта меняло дело. Значит, друг милый не осудил его, как другие.
— Дозволь мне, матушка. Я мигом соберусь.
Он был весь в радости.
— Да меня-то али не возьмёшь с собой? Франц Яковлевич и меня к себе зовёт. Я уже и возок приготовила, вместе поедем. Я так думаю: карета нам ни к чему.
Пётр некоторое время молчал, обдумывая эту затею, потом произнёс:
— Ну и добро...
Наталья ласково наблюдала, как собирался в дорогу сын, примерял то один кафтан, то другой. Выбрал короче других — серый с мелкими блестящими пуговицами. Ромодановского звать не стали, выбирал сам. Старался. Смешно вскидывал темно-курчавым мальчишечьим чубом. Круглое лицо с коротким носом и маленьким ртом ожило, повеселело.
Вдруг спохватился:
— А гостинцы?
— Или думаешь, матушка не позаботилась? Как же, всё в возок уложила: конфеты в коробках и сахарные сливы, и пирожки...
— А коржики? А сливы засахаренные?
— Всего вволю.
И вот возок уже миновал Лубянку, и домочадцы Ромодановского, имевшие обыкновение следить из окон за каретами да возками, и подумать не могли, что в столь неказистом возке только что проехали царица с сыном-царём.
А Пётр забился в уголок, притих, не поглядел даже, чьё именитое подворье они миновали.
— Гляди-ка, Петруша, это ж новые дома поставили. И мода какая пошла: дом сам деревянный, а выкрашен под кирпич. Да почто дома-то рядом ставят? Или огня не боятся?
Пётр неожиданно откликнулся мрачным баском:
— А я бы Москву пожёг.
— Почто сердишься, сынок, на стольный град? — рассмеялась Наталья. — Где бы ты сам жить стал?
— Или Москва не горела? Много раз горела.
— Верно. И, как в сказке, подымалась снова. Леса-то вон сколько вокруг Москвы.
— Будь я в те времена царём, я бы каменные дома поставил, и сам город на новом месте воздвиг. Аккурат, как в Немецкой слободе. Чтоб дома были со смыслом, чтоб красота была и раздолье для глаз, а не как попало. Или мы туземцы, как в Европе о нас говорят?
— Ох, строитель мой! Вечно бы ты сказки придумывал...
— А вот узнаешь, что не сказки. Я уже и Лефорту про то говорил.
— Нишкни, Петруша! — испуганно воскликнула Наталья Кирилловна. — Не время ныне всякие затеи затевать.
Но Пётр не слушал её, занятый своими мыслями. Он не отрывался от окошечка, словно век не бывал в этих местах.
— А ведь это герр Питер! — послышался молодой девичий голос за деревьями, что росли на спуске к слободе.
— И верно, что Питер! — сказал парень в немецкой куртке и, сняв шляпу, помахал ею.
— Гутен таг! — радостно приветствовал его Пётр.
Возок загрохотал по настилу, заглушая голоса.
Замелькали добротные дома за высокими заборами и окованными железом воротами, запестрели цветами палисадники. Особенно было много разноцветных мальв. По другую сторону текла Яуза в зелёных зарослях, словно в ожерелье. Земля казалась вымытой дождями. Нигде не увидишь даже мелкой щепочки. Дорожки между аккуратно подстриженными деревьями посыпаны чистым речным песком.
— Когда поставлю новый город, велю постричь в нём деревья по немецкому обычаю, — сказал Пётр.
А дальше замелькали аляповато размалёванные вывески. Но и на них Пётр смотрел с глубоким вниманием, как знаток смотрит на произведение искусства. И сколько лавочек, и везде гостеприимно распахнуты двери, будто старались заманить покупателя.
Народу на улицах было немного. Мужчины в вязаных колпаках, женщины в соломенных шляпках. Они с любопытством поглядывали на возок и приветливо кивали головами.
Невдалеке в переулке возникли полосатые ворота прусского посланника, но его самого не было видно. Да и не хотелось Наталье Кирилловне встречаться с ним.
Петруша заметил, что матушка пристально всматривается в тот край слободы, где жил Лефорт. Он и сам не мог дождаться, пока появится большой двухэтажный дом в окружении деревьев на спуске к Яузе. Тягуче поскрипывали колёса, и казалось, что возок движется слишком медленно.
Всё дальнейшее было делом одной секунды, не более. Дверка возка рывком отворилась, и Петруша пулей вылетел из него. Пока Наталья собиралась с силами, чтобы крикнуть, остановить, длинные ноги сына уже перемахнули через огородный частокол. Отрок-царь узнал в долговязом сутуловатом мужчине своего любимого приятеля Лефорта.
Сама Наталья издали ни за что бы не узнала его. Он был без парика, в короткой немецкой куртке и штанах до колен. И лишь по знакомым телодвижениям и страстному порыву, с каким он обнял Петрушу, она признала Лефорта. Потом до неё донёсся его голос:
