— Нет, ты подумай только! Это меня, вознесённую на трон русской царицы, она называла «Богом убитой», поминала, что в лаптях-де ходила!
— Не убивайся, государыня-сестрица! Мирогубительницу не минует кара за содеянное ею.
— Именно, именно. Господь карает за высокоумие.
Ишь, напомнила мне, что я в лаптях ходила. Так радуйся ныне! Ты у меня в монашеском клобуке ходить станешь!
— Это ей в самый раз. Пусть Богу молится да поклоны бьёт, ежели голова её уцелеет.
— Петруша говорит, что дочь своего отца он не может предать казни. И пытать её не велит.
— А коли так, пусть Бога молит за здоровье нашего государя Петра Алексеевича!
Излив злобу на свою давнюю ненавистницу, Наталья начала понемногу успокаиваться. Она прислушалась к звону колоколов. Звали к вечерней молитве.
Но для царицы Натальи этот внезапный взрыв не прошёл даром. С этого дня она стала всё чаще печаловаться на свою судьбу и своим братьям, и сыну, и дворцовым боярыням. Её чаще, чем прежде, мучили порывы злобы. Она винила Софью во всех своих бедах: через неё-де и братья Нарышкины — Иван да Афанасий — были загублены, и стрельцам она дала волю расправиться с Матвеевым. Она, Софья, и Петра «держала в осаде», это от неё он принуждён был «спасаться» на Переяславском озере.
Неправда обвинений царицы была столь очевидной, что даже преданные ей люди опускали глаза, когда она начинала хулить Софью. Многие помнили, как именно Софья умоляла стрельцов сохранить жизнь Ивану Нарышкину, и все знали, что царь Пётр ездил к своим кораблям по доброй воле. И хотя царице никто не перечил, но ей казалось подозрительным даже то, что не все поддакивали ей.
Одному лишь Лёвушке Нарышкину удавались тихие беседы с сестрой, приводящие её в состояние умиления перед «подвигом» своей жизни. Он часто напоминал ей её любимые слова: «Праведным Бог помогает, неправедным — противится». Под неправедными она, естественно, разумела своих противников.
За эту благостыню, за тихие речи, услаждающие душу, и любила царица Наталья брата Льва более остальных своих родственников.
Глава 40
ЗА ЧТО?
Князь Василий открыл глаза, полупроснувшись. Было чувство тяжёлого беспокойства, которое не оставляло его даже во сне. На память пришло письмо от князя Бориса. Брат писал ему, чтобы приезжал к Троице и этим заслужил расположение царя Петра. И чем скорее-де приедет князь Василий, тем лучше примет его царь. Но князь понимал, что в Троице всем заправляет царица Наталья, и ехать туда — значит виниться перед ней.
Да как виниться, ежели он не чувствовал за собой никакой вины? Он не составлял заговора, не стремился к власти, не принимал никакого участия в Московском восстании, и всем ведомо, что он стоял в стороне от политики. Иное дело — его реформы в правление царевны Софьи. Но проводились они на благо государства, и не царевна Софья поручила ему проводить их, а блаженной памяти просвещённый монарх Фёдор Алексеевич. Его реформы содействовали развитию торговли и промышленности. И ныне царь Пётр задумал перевести армию в регулярный строй — разве сие не в согласии с военной реформой, проводимой им, князем Голицыным?
И вот брат Борис зовёт его в лавру. На добро ли? Да, на добро ли? Или на расправу к царице Наталье? Ежели на расправу, то какую неправду хочет она сыскать в нём?
Всё это князю Василию предстояло обдумать и, главное, привести свои мысли в полную ясность. Только после этого можно принимать решение ехать в лавру.
Так получилось, что самые разумные решения за последние дни он принимал во время прогулок по саду. И сейчас ему тоже хотелось выйти на свежий воздух, и, наскоро выпив кофе, он вышел в сад.
Утро было холодное, росистое, и князь поверх тёплого стёганого халата надел ещё и безрукавку на меху.
Сад стоял в лёгкой дымке. На восточном склоне неба прорезывалось солнце. Вид аккуратно подстриженных яблонь и посыпанных песком дорожек привёл князя в то ровное расположение духа, которое он любил в себе.
Но вдруг из глубины сада послышались неожиданные для этой поры звуки. Приглядевшись, князь увидел человека, который неверной поступь передвигался по саду, минуя тропинки. Он то ворошил посохом землю под яблонями, то изучал стволы. Ясное дело, что-то высматривал. Что за смельчак, позволивший себе так вольничать в княжеском саду? Или это тать, забредший в сад с ночи?
При князе было оружие, с которым он никогда не расставался, и он решил сам поговорить с незнакомцем.
Каково же было его удивление, когда он узнал своего дворецкого! Тот считался в отъезде. И когда явился? Почему без доклада занимается каким-то делом? И как поглощён им. Даже не оглянулся на шаги. Князь вплотную подошёл к нему.
— Дивлюсь, Кондратий, твоему раннему появлению в саду. И без доклада. Я полагал, что ты в отъезде.
Дворецкий пристально и странно посмотрел на него, потом проговорил с оттенком насмешки:
— Моя вина. Моя вина...
Князь сделал вид, что не замечает дерзости, и спросил своим обычным спокойным тоном:
— Видимо, неотложное дело заставило тебя вернуться столь внезапно?
— Неотложное... Да.
— Ты, Кондратий, ныне загадками говоришь.
Дворецкий посмотрел на него отчуждённо, как бы скрывая раздражение.
— Может, и загадками. Да ноне сам узнаешь. Федьке-то Шакловитому тю-тю!
Произнеся эти загадочные слова, он впился в лицо князя побелевшими от злобы глазами.
— Зайдёшь ко мне в кабинет. Дело есть, — произнёс князь, словно ничего не слышал о Шакловитом, и пошёл прочь.
Он понял, что произошло нечто ужасное, угрожающее лично ему, князю Голицыну. И недаром дворецкий говорил загадками. Он знает о беде, грозившей его господину, и думает, как выслужиться перед новой властью. И, видимо, приступил к новой службе. Он что-то выискивал в саду. Не слухи ли о кладе, якобы зарытом в имении, тому виной?
Помимо дурных предчувствий князя тяготило ещё и гнусное поведение дворецкого, которого он сейчас и прогнать не волен. Обычная история. Когда вельможа начинает терять свою силу, гнуснее прочих ведут себя прежние лизоблюды. Видимо, Кондратий был в лавре с доносом и его послали в Медведково для нового сыска. Этим объясняется и его наглость, и слова о Федьке Шакловитом.
«Так вот где таится угроза мне: меня хотят повязать в одном деле с Шакловитым. Да где и как мы были повязаны?» — думал князь Василий. Всем ведомо, что думный дьяк Фёдор Шакловитый держал ответ перед Боярской думой. Он организовал сбор дворянского ополчения против восставших стрельцов и тем был угоден правительству. За предотвращение нового стрелецкого восстания был пожалован в думные дворяне. У него было исключительное право доклада о приказных чинах в Боярской думе. Но, главное, он действовал в угоду правительству, и, когда на него поступил донос, что он готовит стрелецкий заговор против Петра, это было чистым изветом, ибо стрельцы недружелюбно относились к Шакловитому. Поэтому-то они и потребовали от Софьи выдать дьяка...
