Взглянув на растерявшегося Матвеева, Автоном сказал:
— А он у тебя злой. Аж позеленел весь от злости.
— Я ж говорил тебе, что он бунтовской... Как уж есть чужой роток, не накинешь на него платок.
— И впрямь бунтовской. Настоящий Стенька Разин. Или подходу не знаешь, как унять?
Захарке не понравилось, что его сравнили с известным разбойником Стенькой Разиным. Захарка был много наслышан о свирепости разинцев. Он надеялся, что Разина скоро схватят.
— Я тебе не разбойник Стенька, — с ходу отверг Захарка «поклёп» на себя.
Поискав, чем ответить своему обидчику, он вспомнил случай, причинивший немало огорчений Автоному Иванову, и мстительно выкрикнул:
— Ты иконоборец!
А случай был такой. Находясь в подпитии, Автоном зашёл в церковь и при всём честном народе сказал, что иконы — идолы и молиться на них не след. Да и кто их пишет? Мужики простые и пьяные. Плохо и то, что продают иконы там, где торгуют дёгтем да портянками, либо, на худой конец, калачами. Бог на небеси, а иконам достойно ли поклоняться?!
Автонома вызвал благочинный для внушения, и богач унялся было и после лишь говорил, что к иконному делу надобно приставить честных людей, но за ним так и осталась худая молва.
Когда ничтожный карлик посмел назвать его обидной кличкой, Автоном почувствовал, как сжались его кулаки, но усилием воли сдержал себя.
От Матвеева, однако, не укрылись признаки гнева на его лице, и, разозлившись на Захарку, он крикнул:
— Поди отсюда прочь, бездельный карлик! Я вижу, по тебе давно не ходила палка.
За последнее время это был первый случай, когда Захарке угрожали палкой. Он зло ощерился:
— Посмей только! Я самому государю пожалуюсь.
Раздался радостный смех. Это внезапно появилась Наталья. Она была в своём любимом коричневым платье с золотистыми разводами и вся светилась сознанием своей красоты. Она поклонилась гостю, затем подошла к Захарке, коснулась ручкой его курчавых волос и весело сказала:
— Не надо тревожить государя! Пожалуйся лучше мне!
Захарку несколько смягчила невольная ласка, но он уловил в ней насмешку и ответил:
— Не много ли берёшь на себя?
Матвеева это окончательно разозлило. С каким удовольствием он вышвырнул бы карлика из гостиной, но Наталья успела шепнуть ему:
— Жесточью с ним не справиться. Хуже будет.
И, согласившись с ней, Матвеев, вопреки своему обыкновению, почти спокойно скомандовал:
— Вон! И ни слова больше.
В ответ Захарка, с достоинством вскинув голову, сказал:
— Я пошёл, но не вон!
Он оглянулся, проверяя впечатление, но на него никто не обращал внимания. Автоном склонился перед Натальей в низком поклоне и поцеловал у неё руку — совсем по-европейски. Затем отошёл назад, любуясь ею.
— Эх и хороша невеста царю нашему! Других и не надобно. Ишь, придумали затею со смотринами. В Москву девок понаехало, будто пчёл на зимовье согнали...
Гостиная вновь огласилась весёлым Натальиным смехом. Ей понравилось сравнение невест с пчёлами. И верно: есть злюки, кусачие, что тебе пчёлы.
Наталье вдруг припомнилась одна из царских невест, дочь стрелецкого головы Капитолина Васильева, красивая и бойкая. О таких говорят: «Палец в рот не клади — откусит». Но беспокоил Наталью и неотступно стоял перед ней другой образ — девицы Авдотьи Беляевой. Ни за что не призналась бы Наталья даже матери, что ревнует к ней, что всякий раз приход царя на смотрины для неё нож острый. Не слышала бы ни о чём и не знала, чем терпеть эти тайные муки. Наталья вынуждена была признаться себе, что эта «сиротинушка» с Волги красивее её.
Одна только надежда и оставалась у Натальи — Сергеич. Да всё ли от него зависит? Каким-то тайным чутьём она улавливала, что этот приказной дьяк Иванов неспроста зашёл к ним. Досуж в делах не меньше, чем Сергеич. И побогаче Сергеича будет. А за деньги чего не сделаешь! Наталья знала, что сейчас Сергеич поведёт гостя в «закуток», где всегда накрыт стол. Сердце её замирало в тревоге. Что они придумают? А ей снова идти на Верх, в опостылевшие палаты, к невестам и находиться в неведении.
Мужчины, кажется, почувствовали её состояние. Автоном обернулся к ней, чтобы подбодрить:
— Не сумлевайся, девица. Верное слово: быть тебе царицей. Ни одна из невест не достойна тебя.
Матвеев, прощаясь с ней, ласково посмеивался.
По дороге в «закуток» Автоном долго хвалил Наталью.
— Умная у тебя воспитанница. Достойной будет царицей.
— Больно ты её хвалишь! Не было бы худо от твоих похвал.
— Боишься сглаза?
— Да и сглаза боюсь.
— А кто не боится? Да всё ж надобно поддержать человека добрым словом. Отец мой, бывало, сказывал: «Хвалят меня — я умнею, а как хулят — глупею».
Застолье без гостей удалось на славу. Матвеев сам наполнял чары вином, приговаривая:
— Выпьем, Автоном, чтобы поумнеть!
— Или мне отставать от тебя? Выпьем за верную, за свою царицу!..
Замысел, который свёл их сегодня вместе, был секретным, поэтому прилюдно разговоров меж собой они избегали, опасаясь обмениваться даже намёками. Им ли было не знать, что и у стен есть уши...
Уверяют, что коварные умыслы рождаются первоначально в преисподней, а уж затем попадают к людям. Такой преисподней стал на этот час кабинет Матвеева, куда они с гостем вошли. Казалось, что модная европейская мебель была завезена сюда людьми, которые хотели отгородиться от мира и создать своё царство, подвластное своим тайным законам.
Ещё не успев остыть от недавнего застолья, оба уселись за гостевым столиком на колёсиках. Оба расслабились, сняли с себя напряжение недавних минут. Нет ненавистного карлика Захарки и чужих любопытных глаз. Матвеев разливал по рюмкам любимую мальвазию, которая неизменно приводила его в доброе расположение духа. Чувствовалось, что гостю он вполне доверяет — редкий случай в его жизни. Этому предшествовали долгие сомнения. Матвеев строго проверял каждого человека, попадающегося на его пути. Казалось, ещё совсем недавно он был склонен сомневаться в истинном расположении к себе Автонома Иванова, хотя этот ловкий человек ни разу не «своровал» и в коварстве не был уличён. Да чужая душа — потёмки, и всё же Матвеев решил: Автоном вне подозрений.
Выпили без тостов и предисловий. Автоном вдруг спросил:
— Ты почто ночь-то не спал?
Матвеев не удивился вопросу. После бессонной ночи у него обыкновенно появлялись круги под глазами.
— Работа была...
— Или дня не хватило?
Матвеев помолчал, наполняя рюмки.
