Поезд повернули назад, и путешественники изображали на лицах тревогу и печаль, видимо, искренне, ибо царь Алексей был добр к ним.
Неудовольствие и протест выразил лишь ничего не понимавший Петруша.
— Матушка, зачем ты дозволила, чтобы нас возвернули назад? — капризно, почти требовательно спрашивал он.
Наталья ничего не отвечала, только губы её дрожали да посуровели глаза. За неё ответила Анна Леонтьевна:
— Разумно, царевич, спрашиваешь. И впредь всё бери в свой государский разум. Оно и привычно будет, когда придёт время на царстве быть.
— А когда придёт это время?
Ему никто не ответил. Петруша не понимал, отчего в колымаге вдруг воцарилось такое строгое молчание.
Милославские со многими боярами и князьями собрались в Столовой палате вскоре после того, как царицын поезд отправился на богомолье. Тут были люди влиятельные, известные: боярин Богдан Хитрово с родственниками, князь Фёдор Куракин, дядька царевича Фёдора, братья Алексей и Фёдор Соковнины, князья Урусов и Лобанов-Ростовский, Иван Воротынский, Яков Одоевский, имеющий влияние в приказе, впоследствии знаменитый Пётр Андреевич Толстой, известный своим умом и предприимчивостью боярин Троекуров, заслуживший добрую славу боярин Василий Волынский, несколько лет воевода Стрелецкого приказа.
Необходимо было срочно обсудить дела. В Москве начиналась смута. Возле Красного крыльца и на Соборной площади толпилось много людей. Они требовали, чтобы бояре вышли к ним и сказали правду: «Зачем царица побегла из Москвы?» Люди выражали явное недоверие Артамону Матвееву, на которого она оставила царя, и почему Артамошке дозволили поселиться в царицыных палатах?
Вышедший к толпе боярин Богдан Хитрово обещал во всём разобраться, и, когда он вернулся в Столовую палату, началось заинтересованное обсуждение сложившихся обстоятельств.
Тон задала известная своей дотошностью давняя неприятельница Нарышкиных Анна Хитрово:
— Ежели болен государь-батюшка, почто такую волю взяла себе царица? Захватила казну да и братьям своим велела: не жалейте-де её. Не для того ли и богомолье загородное задумала, чтобы прихватить казну?! Куда глядит дума Боярская? Вы, честные бояре, что ж молчали-то?
— Да казну-то царица тишком прихватила...
— А глаза ваши где были?
— Делами-то Матвеев ведает.
— Знамо, что Матвеев. Да что он может один перед боярской силой?
— У Нарышкиных, чай, приспешники есть. И царица или не заодно с ними?
— Или не слыхали, что люди у Красного крыльца правду не с царицы, а с бояр спрашивают?
В эту минуту вошла плачущая царевна Софья. Все разом обернулись к ней.
— Батюшке совсем худо стало. В истоме тяжкой задыхается. Долго не приходит в себя. Кожа на лице вся истончилась.
Её выслушали в тревоге. Многие подумали о неизбежности близкого конца, но всё же тешили себя хотя бы слабой надеждой. О смерти царя Алексея страшно было и помыслить. Здесь собрались люди, сердечно привязанные к нему. Да и страшились многие задумываться о том, какие беды, какую борьбу между родственниками царя и боярами повлечёт за собой уход Алексея.
Кто-то спросил, надеясь:
— Что врачи-то говорят?
— Врачи лечат исправно, — ответила Софья. — Батюшке дали снадобья.
— Ежели государя лечат исправно, то отчего же ему стало хуже? — хмуро спросил князь Куракин.
— Артамон Сергеич сам всякий час подносит батюшке питьё, — со стеснённым чувством заметила царевна Софья.
«Вот то-то и худо, что сам подносит», — подумал князь.
Из всех присутствующих один князь Фёдор Куракин относился к Матвееву с великим сомнением. Он помнил историю с несчастной Фенькой и понимал, что она была без вины виновата, ибо Матвеев подкапывался под него, желая опорочить его, дядьку царевича Фёдора, в глазах царя Алексея.
Неожиданно вошёл царевич Фёдор и радостно сообщил:
— Государь пришёл в себя, спрашивает, здоровы ли дети, здоровы ли бояре?
— Господи! Он ещё об нас тревожится! — воскликнула Анна Хитрово.
— Снадобья воздержитесь давать! Ему, государю, передохнуть надобно!
— И то залечили совсем! — снова отозвалась боярыня Хитрово.
— А мне ныне Артамон Сергеич чашу подал, чтобы я сам батюшку напоил, — сказал Фёдор.
— И ты отведал питьё? — с напряжением спросил князь Фёдор.
— Отведал.
— И остатки допил?
— Как велел Артамон Сергеич, так и сделал.
Князь подозвал Софью и что-то тихо сказал ей.
На её лице выразилось неудовольствие. Она ответила, слегка понизив голос:
— Как не доверять старинному другу батюшки?
Ничего не ответив, князь повернулся, чтобы идти, и позвал с собой царевича Фёдора.
Позже стало известно, что он велел своему лекарю дать царевичу рвотного, дабы снадобье Матвеева не принесло вреда его здоровью.
К тому времени, как «богомольный» поезд вернулся в Москву, у царя Алексея началась агония. Он посинел, появились конвульсии. Но врачи ещё продолжали бороться за его жизнь и потому запретили находиться у его ложа даже близким родным. У дверей палаты стояли стрельцы, никого не пускавшие к царю.
Эта предусмотрительность оказалась своевременной. Матвеев с Натальей, не желая слушать никаких доводов, решительно подошли к двери, за которой лежал больной Алексей. Стрельцы бердышами
[19] перегородили им путь.
— Прочь с дороги! Или меня не узнали?
Крупнотелый плечистый Матвеев попытался оттеснить стрельца. Но ему пришёл на помощь другой стрелец:
— Именем государя не велено никого пускать!
— Прочь, смерд!
Но скрещённые бердыши были непреодолимым заслоном. Понимая, что перед силой придётся отступить, Матвеев уже спокойнее сказал:
— Царица пришла проститься с государем. Пусти царицу...
Но стрельцы даже глазом не повели в её сторону.
Не привыкшая к такому отношению к себе, она крикнула:
— Или я тут у вас не царица?
Она громко зарыдала, прижимая к себе стоявшего рядом царевича Петра. Он тоже как будто хотел заплакать, но, видимо, раздумал и сказал:
— Матушка, не плачь! Как стану царём, я всем им головы срублю!
Многим показалось странным это восклицание ребёнка.
Между тем Наталья огляделась. Она искала глазами Софью, но среди бояр, находившихся возле стены, её не было. Наталья прошла в Столовую палату и там увидела Софью, смиренно стоявшую у окна. Царица подошла к ней тяжёлой поступью, суровея лицом:
