А князь, не улавливая её настороженности, начал не без насмешки:
— Всем ты взяла, государыня, и красотой неувядающей, и нравом неуступчивым да крепким, а вот в делах недосужа.
Наталья так удивилась словам князя, что не догадалась обидеться. В её порыве было такое горделивое сознание своего «досужества», что князь весело рассмеялся и поцеловал её. Она и прежде покоряла его своей непосредственностью и самомнением, редким у таких здравомыслящих натур, как царица Наталья. Князь знал, что самомнение часто выручало её там, где не справлялся её слабый ум.
Она же, разумеется, не видела своих слабостей, считала себя умной и даже прозорливой. Его ласку она приняла за согласие с её словами. Она знала, что порой князь любил подразнить её — и пусть его! — и нимало не сомневалась в своей правоте, в своих государских соображениях о союзе с гетманом Самойловичем. В её пёстрых скачущих мыслях не было, однако, плана. Но князь не стал спорить с ней и, скрывая свои истинные мысли, ограничился замечанием, что такие хохлы, как гетман Самойлович, «поспешают медленно», и не опередить ли его, начав переговоры со стрельцами. Сделать вид, что согласны на их предложения, а тем временем...
Наталье этот план понравился. Она была не прочь обмануть стрельцов. Князь молчал. Он знал, какая долгая и скрытая война предстояла с Софьей, и никакие Самойловичи здесь не помогут.
Глава 28
СТРЕЛЕЦКАЯ СМУТА
Между тем замысел стрельцов, столь пугавший царицу Наталью, набирал силу. Летописец той поры писал:
«...Майя в 15-й день солдаты бутырские и всех приказов стрелецкие полки, совещавшиеся единомысленно, в 9-м часу дня со всех сторон пошли во град Кремль полками, воинским строем, со знамёнами, барабанами, оружием, с мушкетами и бердышами и с копьями, и несколько привезли пушек якобы на некоего неприятеля иностранного».
Тем временем началась великая буря. Свирепствовал ветер, по небу носились мрачные облака. Напуганные люди увидели во всём этом проявление Божьего гнева. Это впечатление усиливалось набатным звоном колоколов по всему Кремлю и барабанным боем. Обступив государский двор, стрельцы объявили случившимся тут боярам и смущённым дворовым людям и дворцовым служащим, что пришли «выводить изменников и неправдотворцов и губителей царского рода». Эти слова повторяли за ними и служилые люди, стоявшие у Красного крыльца. По словам летописца, они сказывали, будто некоторые бояре «учинилися изменниками и царский род хотят извести» и будто царевича Ивана «умертвили, а над царём Петром Алексеевичем злое своё умышление хотят учинити и лишити его царства».
Чтобы унять смуту, на Красное крыльцо вышла царица Наталья с сыном царём Петром и царевичем Иваном Алексеевичем. С нею вышли патриарх, все бояре и многие чиновные люди. Царя Петра и царевича Ивана поставили перед народом и объявили: «Сё государь царь Пётр Алексеевич, а сё государь царевич Иоанн Алексеевич. Благодатию Божией здравствуют, и изменников в их государском дому никого нет».
Но смуту это не уняло. Видя царившее между стрельцами возбуждение, к ним обратился патриарх. Но стрельцы встретили его резкими словами:
— Не потребуем никаких ни от кого советов!
— Пришло время самим разбираться!
— Сами определим, кто нам надобен!
С полным сознанием справедливости своих действий стрельцы начали подниматься вверх, склонив перед собой копья. Они шли мимо святейшего патриарха, без всякого внимания к его словам и почтения к его сану. Знали, что накануне у него был злобный враг стрельцов Артамон Матвеев, только что вернувшийся из ссылки, и они долго и тайно беседовали. До стрельцов довели слова Матвеева: «Уничтожу бунт или положу жизнь за государя, чтобы глаза мои большей беды не видели». О свирепости Матвеева ходило много легенд. В памяти народа ещё живы были рассказы о жестоком подавлении им Медного бунта.
Поэтому стрельцы старались действовать обдуманно, на уговоры не поддавались и точно рассчитали день начала мятежа.
Это был роковой день 15 мая, который стрельцы считали для себя пророческим. В этот день в Угличе был убит царевич Димитрий. Его ставшее святым имя было постоянно на слуху в народе, как память о безбожном коварстве и злодеянии завистников царства. Имя Бориса Годунова было проклято в народе, и события почти столетней давности стали в народе знаком сегодняшних бед. Никто не сомневался, что царь Алексей и его юный сын, царь Фёдор, были отравлены завистниками, подобными Борису Годунову. Страшились за судьбу царевича Ивана. Артамона Матвеева называли вторым Годуновым.
Неудивительно, что мятежное выступление стрельцов имело поддержку в народе. И стрельцы это знали, оттого и действовали так уверенно.
Вернувшийся из ссылки Матвеев вызвал всеобщие подозрения. Ясное дело, что с заведомым умыслом поспешили вернуть его в Москву. Нарышкины всей семьёй ещё на дороге встречали его. Сама царица Наталья принародно ласкала да целовала его. И ждать ли добра от нарышкинского любимца? Он ещё в селе Братовщина сидел, а уже грозил расправиться со стрельцами. И как было стрельцам не опасаться его? Человек он коварный. У него везде свои людишки поставлены. Умел кого надо подкупить либо заставить служить себе ложными посулами.
Стрельцов сразу насторожило, что Матвеев не спешит действовать, да и кремлёвские ворота не были заперты. Будучи людьми решительными, они быстро заполнили кремлёвскую площадь. Им удалось опередить Матвеева. Когда он отдал необходимые распоряжения стременному полку поставить крепкие караулы у ворот, там уже были стрелецкие караулы. Пёстрые стрелецкие кафтаны быстро запрудили всё пространство перед Красным крыльцом, а площадь наполнилась барабанным боем. На солнце сверкали острые сабли, копья, ружья. Это грозное впечатление усиливал грохот пушек.
Людей, до той поры занятых своими делами, охватил страх. Бояре, чиновные люди прятались кто где мог. Царица Наталья с сыном Петром и царевны первыми ушли в свои палаты. Те же, что замешкались на площади, с испугом смотрели на бумагу в руках выборного от стрельцов Кузьмы Чермного. Он держал список изменников.
Когда стрельцы начали подниматься на Красное крыльцо, навстречу им вышел боярин князь Михаил Алегукович Черкасский. Стрельцов удивило, что этот именитый князь, приходившийся роднёй Романовым-царям, был в небрежно надетой разорванной ферязи. Стоявшие внизу стрельцы стали потешаться:
— Эй, Алегукович, никак это Нарышкины тебя в тряпьё обрядили?
— Идём к нам, князь, мы тебе полное довольствие выдадим!
Между тем старик-коротышка едва переступал своими маленькими ножками. Кто-то из стрельцов сказал:
— Черепаха, ну чисто черепаха...
Позже прозвище Черепаха, возможно, и прилипло к боярину Черкасскому с этого дня.
Неизвестно, слышал ли он эти слова, но лицо его передёрнулось от негодования.
— Зачем вы, страдники
[24], пришли сюда?
