Однако с формально-юридической точки зрения оно не было законным, поскольку нарушало главный династический принцип Чингисидов – право на трон любого прямого потомкам Чингис-хана по прямой мужской линии. Кроме того, далеко не все потомки Угедэя были виновны в тех преступлениях, в которых Бату и его соратники обвинили это семейство (как тот же Хайду, родившийся между 1233 и 1236 г.). Кстати говоря, хан Мунке, пришедший к власти именно в силу этого решения, по-видимому, сам осознавал его незаконность: в его правление Хайду получил титул тайцзы [Chavannes, 1908, р. 368–371], попав, таким образом, в число наиболее высокопоставленных Чингисидов, имевших некоторые преимущества при избрании нового хана.
[17] Однако вскоре Хайду был лишен своего титула по подозрению в заговоре против Мунке, а после его смерти поддержал Арик-Бугу в борьбе с Хубилаем, но, в отличие от своего патрона, не сдался Хубилаю после поражения, а продолжил борьбу.
Сразу же после поражения Арик-Буги и сдачи его в плен Хайду начал боевые действия против Хубилая, который в результате своей победы стал единственным легитимным монархом Монгольской империи, в качестве какового и был признан остальными улусными правителями. Однако Хайду не побоялся выступить против него, подвергаясь риску прослыть мятежником и узурпатором. В 1269 г. по его инициативе в долине реки Талас прошел курултай с участием представителей Улусов Джучи, Чагатая и Угедэя, на котором эти улусы были объявлены независимыми от монгольского хана [Рашид ад-Дин, 1946, с. 71] (см. также: [Бартольд, 1943, с. 54–55; Biran, 1997, р. 26–27]).
[18] В результате Хубилай из верховного правителя и сюзерена всех улусов Монгольской империи превратился всего лишь в одного из улусных правителей, контролировавшего, правда, значительную часть Монголии и Северный Китай.
Не удовлетворившись ролью самостоятельного улусного правителя и даже получив (также по итогам курултая) контроль над значительной частью Чагатайского улуса, в 1271 г. Хайду провел собственный курултай, на котором был провозглашен монгольским ханом в противовес Хубилаю [Biran, 1997, р. 37]. С правовой точки зрения сам факт такого курултая был незаконен: Хубилай не умер и не был низложен семейным советом Чингисидов или курултаем, поэтому не было причин созывать съезд для избрания нового хана. Формальным поводом для созыва курултая стало то, что в этом году Хубилай официально принял титул китайского императора Ши-цзу, положив начало новой китайской династии Юань. Несомненно, в реальности речь шла не о превращении Монгольской империи в китайскую – с формальной точки зрения принятие китайского императорского титула по сути являлось, как сказали бы сегодня, актом личной унии, в результате которой монгольский хан становился одновременно и китайским «сыном Неба» – легитимным монархом в глазах своих новых подданных. Однако Хайду немедленно обвинил Хубилая в предательстве монгольского наследия и, по-видимому, объявил его низложенным в качестве монгольского хана. Сам Хайду провозглашал (и не только на словах) приверженность к кочевому образу жизни и степным традициям [Гумилев, 1992а, с. 168; Далай, 1983, с. 47; Хафизов, 2000, с. 22; Grousset, 2000, р. 291].
Тем не менее права Хайду на ханский трон в течение всего времени его правления оставались спорными. Другие улусные правители, заинтересованные в смуте в Монголии, поскольку это ослабляло контроль каждого из противоборствовавших ханов за другими улусами, фактически признавали ханами и Хубилая, и Хайду, время от времени поддерживая то одного, то другого.
[19] Поэтому претендент попытался изыскать дополнительные факторы легитимации, чтобы привлечь на свою сторону больше сторонников. При этом он не останавливался перед тем, чтобы пойти на прямые фальсификации.
Так, он стал распространять слова, якобы сказанные его дедом – ханом Угедэем при его рождении:
Пусть этот мой сыночек будет моим преемником после меня [Карши, 2005, с. 119].
Апеллирование к воле прежнего хана к этому времени стало традиционным приемом в борьбе различных претендентов на престол: еще на курултае 1246 г. некоторые влиятельные нойоны выдвигали царевича Годана, второго сына Угедэя, на том основании, что «его однажды отличил Чингис-хан» [Juvaini, 1997, р. 251]. В позднесредневековых монгольских летописях приводятся слова, якобы сказанные Чингис-ханом пред смертью о Хубилае:
Слова мальчика Хубилая особые. Слушайтесь его приказаний [Золотое сказание, 2005, с. 34] (ср.: [Лубсан Данзан, 1973, с. 240]; см. также: [Далай, 1983, с. 35]).
Так, придворные историки монгольских ханов, считавшихся прямыми потомками Хубилая, обосновывали бо́льшую легитимность Хубилая по сравнению с Арик-Бугой, фактически давая понять, что Чингис-хан видел его одним из своих преемников.
Вместе с тем апеллирование к воле покойного Угедэя было не слишком убедительным доводом в пользу законности притязаний Хайду. Во-первых, как известно из источников, преемник Чингис-хана видел своим наследником вовсе не Хайду, сына Кашина, а своего другого внука – Ширэмуна, сына Куджу [Рашид ад-Дин, 1960, с. 118, 119], и, вероятно, еще были живы люди, помнившие об этом, следовательно, была опасность, что Хайду уличат в подлоге. Во-вторых, ссылка на волю Угедэя вряд ли могла привлечь на сторону его внука тех, кто поддерживал потомков Тулуя. Ведь Мунке-хан, придя к власти, под предлогом изъятия незаконно выданных ярлыков «множества ханш и царевичей» (по-видимому, имеются в виду Огул-Гаймиш и ее сыновья, пытавшиеся узурпировать власть после смерти Гуюка) приказал отменить указы и изъять жалованные грамоты всех своих предшественников на монгольском троне, не допустив исключения даже в отношении ярлыков Чингис-хана [Рашид ад-Дин, 1960, с. 141–142; Juvaini, 1997, р. 598–599].
[20] Что тут было говорить о воле «всего лишь» Угедэя?
