Все лидеры талибов родом из самых бедных, самых консервативных и наименее грамотных южных провинций Афганистана, населенных пуштунами. В родной деревне Муллы Омара женщины всегда ходили полностью закрытыми покрывалами, а девочки никогда не посещали школу, поскольку ее там никогда не было. Омар и его коллеги перенесли обычаи своей среды, свой жизненный опыт, или скорее недостаток последнего, на всю страну, ссылаясь при этом на Коран. Но в стране, где живет столько разных народностей, где настолько различаются уровни развития, никогда нет и не было единых обычаев и правил, касающихся роли и поведения женщин в обществе. И ни один афганский правитель до талибов не требовал, чтобы мужчины непременно носили бороду, а женщины закутывались в бурка.
Остальные районы Афганистана не были даже отдаленно похожи на его юг. Восточные пуштуны, испытывавшие сильное влияние пуштунов Пакистана, гордились тем, что посылают своих дочерей в школу. Многие из них продолжали делать это при талибах, либо содержа собственные деревенские школы, либо отправляя свои семьи в Пакистан. Здесь благотворительные организации, например, Шведский Комитет, финансировал около 600 начальных школ. Из 150 тысяч учеников этих школ 30 тысяч были девочки. Когда пуштунские старейшины требовали школьного обучения девочек, губернаторы-талибы не могли им ничего возразить.
[138] В лагерях афганских беженцев в Пакистане десятки тысяч девочек учились в школах. Вне пуштунской зоны все другие народности всеми силами старались дать женщинам образование. Сила Афганистана — в его этническом разнообразии, и женщина исполняла там столько же ролей, сколько было народностей и племен.
Города Афганистана отличались еще большим разнообразием. Кандагар всегда был консервативным, но в Герате женщины из элиты некогда говорили по-французски и подражали модам шахского двора в Тегеране. 40 процентов кабульских женщин имели работу как при коммунистах, так и при моджахедах. Женщины, имевшие хоть какое-нибудь образование и работу, отказывались от традиционной одежды в пользу юбок, высоких каблуков и косметики. Они ходили в кино, занимались спортом, танцевали и пели на свадьбах. Здравый смысл подсказывал талибам, что для завоевания умов и сердец в занятых ими районах стоит смягчить политику в отношении женщин в соответствии с существующими реалиями. Вместо этого талибы сочли Кабул притоном бесчестия, Содомом и Гоморрой, в котором женщин следует палками заставить следовать принятым талибами правилам поведения. А северян они полагали нечистыми мусульманами, подлежащими насильственной реисламизации.
Бескомпромиссная позиция талибов определялась политическими процессами внутри движения и природой их социальной базы. Их новобранцы-сироты, лишенные корней, люмпен-пролетарии войны и лагерей для беженцев — были воспитаны в обществе, состоявшем из одних мужчин. Среди людей из медресе контроль над женщинами и их практическое исключение из общества было символом мужественности и доказательством того, что студент верен джихаду. Отказывая женщинам в праве на признание, Талибан легитимизировал свое положение в глазах этой публики. «Эта война с женщинами происходит из политических убеждений и идеологии, а не от ислама или культурных норм. Талибан — это новое поколение мусульманских мужчин, которые являются продуктом военной культуры. Они провели большую часть своей взрослой жизни в полной изоляции от общества. В афганском обществе женщина всегда была инструментом регулирования социального поведения, поэтому она — значимый символ в культуре Афганистана», — говорила Сима Вали, руководитель афганской благотворительной организации.
[139]
Руководители Талибана неоднократно говорили мне, что если они предоставят женщинам больше свободы или возможность посещать школу, то они потеряют поддержку рядовых талибов. Те решат, что руководство поступилось принципами под давлением извне. Они также говорили, что их солдаты могут соблазниться новыми возможностями в области секса и не станут сражаться с прежним пылом. Поэтому угнетение женщин стало критерием исламского радикализма талибов, их решимости «очистить» общество и поддержать на высоком уровне дух своих солдат. Женский вопрос стал платформой сопротивления талибов попыткам ООН и западных правительств склонить их к компромиссу и умерить свою политику. Компромисс с Западом означал бы поражение, признание собственной неправоты, а твердость означает победу.
Радикальные талибы перевернули аргументы своих противников с ног на голову. Они говорили, что это Западу следует умерить свои требования и приспособиться к Талибану, а не талибам — признавать универсальные права человека. «Мы знаем, что за образование нужно ООН. Это все большая политика неверных, которая дает женщинам свободу творить непристойности, которая ведет к прелюбодеянию и разрушает ислам. Любая исламская страна, где прелюбодеяние входит в обычай, распадается и становится добычей неверных, потому что мужчины там становятся подобны женщинам, а женщины не могут защитить себя.
Все, кто говорит с нами, должен делать это с позиций ислама. Священный Коран не может быть приспособлен к требованиям других людей, это люди должны изменить себя так, как требует Священный Коран», — говорил генеральный прокурор маулави Джалилулла Маулвизада.
[140] Но Талибан не смог бы объяснить, как столь глубокая религия, как ислам, может так сильно пострадать от прелюбодеев.
Все пуштунские племена соблюдали пуштунвали, кодекс обычного права, который давал племенному совету — джирге — право суда, особенно в случае споров о земле, женщинах или убийства. Линия, разграничивающая шариат и пуштунвали, всегда была несколько размыта. Наказания талибов заимствованы скорее из пуштунвали, нежели из шариата. Но пуштунвали применялся в разной степени разными пуштунскими племенами и никогда не регулировал жизнь других народностей. Решимость талибов навязать законы пуштунвали-шариата другим народностям только усугубила этнический раскол в Афганистане. Непуштуны сочли это попыткой навязать всей стране обычаи кандагарских пуштунов.
Ни при каких политических условиях талибы не были готовы пойти на компромисс. После каждого военного поражения они еще более ужесточали свою политику в отношении женщин, полагая, что суровые меры против женщин должны поднять боевой дух их побитых солдат. А каждая новая победа приводила к новому ужесточению, поскольку населению вновь завоеванных районов нужно было продемонстрировать твердость новой власти. Политика «сотрудничества», проповедовавшаяся международным сообществом, не принесла никаких дивидендов. А обещания талибов, что после войны они позволят женщинам учиться, все больше теряли смысл. Захват Герата был первым симптомом для афганцев и для всего мира, показавшим, что талибы не пойдут на компромисс в женском вопросе. Герат, сердце средневекового ислама для целого региона, город мечетей и медресе, обладал древними традициями либерального ислама. Герат — родина исламского искусства и ремесла, живописной миниатюры, музыки, танца, ковроткачества и многочисленных историй о прекрасных женщинах.
