Такое же угнетение хозяйства и распространение коррупции происходило и в Иране. Контрабанда горючего и других товаров из Ирана в Афганистан и Пакистан привела к потере бюджетных доходов, подорвала местную промышленность и развратила самых высокопоставленных руководителей. Иранские чиновники говорили мне неофициально, что буния, или государственные промышленные корпорации, и Корпус стражей исламской революции (КСИР) получают выгоду от контрабанды нефтепродуктов, продажа которых в Афганистан дает 2000–3000 процентов прибыли сравнительно с ценами в Иране. Боевые действия в Афганистане пожирали неимоверное количество топлива, и вскоре владельцы АЗС в Белуджистане стали заказывать у мафии дешевое иранское горючее, минуя пакистанские компании (и таможенные пошлины).
Пакистан сделал несколько неуверенных попыток ограничить АТТ, запретив импорт некоторых товаров, например, бытовой электроники, но правительство всякий раз отступало, поскольку Талибан отказывался подчиняться запретам, а мафия давила на министров. В Исламабаде не существовало влиятельных сил, обладающих волей показать ущерб, наносимый пакистанской экономике, или готовых принудить Талибан подчиниться. ISI не хотела угрожать талибам отказом в поддержке до тех пор, пока они не подчинятся. Изумленные внешние и внутренние инвесторы смотрели на то, как правительство разрушает экономику собственной страны в угоду Талибану, поскольку Исламабад фактически отказывался от своих доходов в пользу талибов. Эта форма неофициальной помощи талибам сделала многих причастных к ней пакистанцев сверхбогачами. Они-то и были самой могущественной силой, выступавшей за продолжение поддержки Талибана Пакистаном.
Происходящее в Афганистане подливало масла в огонь нестабильности в Пакистане. В восьмидесятых годах выброс от советского вторжения в Афганистан создал «культуру героина и Калашникова», подрывавшую политическую и экономическую жизнь Пакистана. «За десять лет активного участия в афганской войне пакистанское общество изменилось настолько, что перед любым правительством стоит серьезная проблема управляемости. Пакистанское общество сегодня более раздроблено, насыщено сложным оружием, оно стало более грубым из-за растущего насилия, оно затоплено наркотиками», — писал американский историк Пол Кеннеди.
[294]
В конце 1990-х последствия были намного более глубокими, они разрушали все государственные институты. Пакистанская экономика была подорвана ATT, его внешняя политика привела к изоляции от запада и от ближайших соседей, правопорядок был разрушен исламскими боевиками, утверждавшими свои законы, и антишиитскими исламскими радикалами, убившими сотни пакистанских шиитов в 1996–1999 годах и находившими убежище у талибов. Межобщинные столкновения сегодня ведут к расколу между суннитским большинством и шиитским меньшинством и подрывают отношения между Пакистаном и Ираном.
[295] В то же время более 80 000 пакистанских исламских боевиков проходили боевую подготовку и сражались вместе с талибами начиная с 1994 года. Они образуют ядро исламских боевиков, всегда готовых совершить в Пакистане исламскую революцию в стиле Талибан.
[296]
Племенные группы подражателей Талибана распространились по всему пуштунскому поясу в СЗПП и Белуджистане. Еще в 1995 году маулана Суфи Мохаммад во главе движения Танзим Нифаз Шариат-и-Мохаммеди поднял восстание в округе Баджаур, требуя установления законов шариата. До того как бунт был подавлен армейскими частями, к нему присоединились сотни талибов из Афганистана и Пакистана. После этого лидеры Танзим нашли убежище в Афганистане у талибов. В декабре 1998 года Техрик-и-Тулеба, или «Движение талибов», совершило публичную казнь в округе Оракзай в присутствии более 2000 зрителей, в нарушение всех норм закона. Они пообещали навести талибский порядок по всей зоне пуштунских племен, и запретили телевидение, музыку и видео, подражая талибам.
[297] Другие пуштунские проталибские группы появились в Кветте, где они жгли кинотеатры, убивали владельцев видеосалонов, разбивали спутниковые антенны и прогоняли женщин с улиц.
Несмотря на это, после захвата талибами Мазари-Шарифа Пакистан объявил это победой и потребовал, чтобы весь мир признал движение, контролирующее 80 процентов территории Афганистана. Пакистанские военные и политические руководители настойчиво считали успехи талибов успехами Пакистана, а свою политику — верной и не нуждающейся в изменениях. Пакистан считал, что влияние Ирана в Афганистане кончилось, что России, а также государствам Средней Азии придется иметь дело с Талибаном через Исламабад, а Западу не останется ничего, кроме как признать ту интерпретацию ислама, которую дает Талибан.
Хотя общественность все более тревожила талибанизация Пакистана, руководство страны не обращало внимание на нарастающий хаос. Для внешнего наблюдателя Пакистан все больше становился похож на распадающееся или распавшееся государство, подобное Афганистану, Судану или Сомали. Распавшееся государство не обязательно означает умирающее государство, хотя и такое возможно. В распавшемся государстве постоянные неудачи политики, проводимой в жизнь обанкротившейся политической элитой, никогда не считаются достаточным основанием для ее пересмотра. Пакистанская элита не обнаруживает ни малейшей склонности изменить свою политику в Афганистане. Генерал Зия-уль-Хак, как Великий Могол, мечтал «воссоздать пространство суннизма между неверным „Индостаном“, „еретическим“ [шиитским] Ираном и „христианской“ Россией».
[298] Он верил, что послание моджахедов Афганистана распространится на Среднюю Азию, возродит ислам и приведет к образованию исламского блока государств во главе с Пакистаном. Но Зия-уль-Хак никогда не думал о том, во что превратится сам Пакистан после его ухода.
Глава 15. Шииты и сунниты
Иран и Саудовская Аравия
Весной 1999 года в Тегеране запахло обновлением и переменами. Все 20 лет после исламской революции женщины Тегерана были обязаны закутываться в хиджаб — накидку из черной ткани без рисунка. И вдруг появились хиджабы с узором, похожим на шкуру леопарда, или отороченные мехом. Некоторые женщины стали носить плащи-дождевики, а другие просто набрасывали хиджаб, как накидку, из-под которой были видны мини-юбки, обтягивающие джинсы, черные шелковые чулки и туфли на высоких каблуках. Женская скромность из предписанного способа поведения стала частным делом. Послабления в части хиджаба было лишь одним из признаков того, как преобразилось иранское общество после избрания в мае 1997 года нового президента — Сеида Мохаммада Хатами. Он получил более 70 процентов голосов избирателей и одержал сокрушительную победу над более консервативным соперником. За Хатами голосовала молодежь, которая была сыта по горло 25-процентной безработицей и высокой инфляцией и надеялась, что Хатами приведет за собой экономическое развитие и сделает общество более открытым.
