Многие историки с некоторым скепсисом воспринимают сведения о встрече Мосеева и Гермогена. Ведь патриарх с апреля 1611 года находился под арестом. Его келью в монастыре охраняли верные Семибоярщине стрельцы и польские приставы. Чтобы развеять эти сомнения, достаточно вспомнить, что 4 августа 1611 года к Москве подошло с большим обозом воинство Петра Сапеги. Прорываясь в Кремль, поляки атаковали казачьи острожки за Яузой. Одновременно с этим навстречу им ударили ратники Гонсевского. Казакам в обоих случаях удалось отбить натиск. На следующий день Сапега повторил попытку прорыва. Только атака шла на этот раз не на Яузские ворота, а на Арбатские и Никитские. И снова Гонсевский ударил навстречу. Поскольку проход в Кремль телег с продовольствием был для оккупантов делом жизни и смерти, в атаку на Белый город они бросили все наличные силы… Надзор за Гермогеном существенно ослаб, чем и воспользовался Мосеев.
Обоз с провиантом 5 августа благополучно прошел в Москву. Воины Сапеги существенно усилили польский гарнизон русской столицы. Но в то же самое время через одну из тайных калиток Кремль покинул никем не замеченный путник. Очень скоро грамотка, полученная им от патриарха, приведет к уничтожению власти оккупантов и верной Владиславу Семибоярщины.
Однако дело, за которое взялись нижегородцы по просьбе Гермогена, было очень непростым. Минин оказался прекрасным организатором, но земской армии нужен был полководец. О том, как избирали и уговаривали Дмитрия Пожарского послы нижегородского посада, написано во всех книгах, посвященных Смутному времени. И при этом практически нигде не акцентируется внимание на трех важнейших обстоятельствах…
Первое: в числе тех, кто предлагал Пожарскому пост главнокомандующего, отсутствуют местные воеводы! Хотя до этого они играли важную роль в жизни города: Репнин водил нижегородскую рать под Москву в составе Первого ополчения, а Алябьев вместе с посадскими людьми рассылал по окрестностям списки с грамот Гермогена. Второе: приняв предложение, Пожарский появился в Нижнем только 28 октября, причем городские воеводы не посмели оспаривать его первенство. Конечно, князь Дмитрий прибыл туда не один, а в сопровождении нескольких сотен смоленских, дорогобужских и вяземских дворян, но обычно местническим спорам подобные мелочи не мешали. И наконец, третье: в дальнейшем схожие ситуации — когда к войску присоединялись отряды во главе с более знатными воеводами, имевшими местнические преимущества перед «худородным» Пожарским, — повторялись неоднократно, но никто из бояр и окольничих даже не попытался поспорить со скромным стольником за власть над земской армией!
Случай, доселе небывалый в истории Московской Руси…
Готовность, с которой гражданские и особенно военные власти признавали полномочия Минина и Пожарского, можно объяснить, предположив, что их обоих рекомендовал на высокие посты Гермоген. Авторитет патриарха, духовного лидера российских патриотов, к тому времени поднялся на недосягаемую высоту. О том, что московский первосвященник должен был хорошо знать Кузьму Минина, я уже писал выше. Пожарский тоже был прекрасно известен Гермогену. В отличие от рядовых нижегородцев патриарх знал все подробности о блестящих победах князя Дмитрия: сначала над большим отрядом атамана Салькова на Владимирской дороге, а затем над армией Самбулова под Зарайском. Ну а сретенские подвиги возглавляемого Пожарским отряда стрельцов и посадских жителей Гермоген мог видеть собственными глазами…
Но почему же тогда, скажут скептики, Минин и Пожарский не заявляли о патриарших рекомендациях публично? Это легко объяснить. Гермоген томился в польском плену, и о его роли в создании Второго ополчения широко распространяться не стоило. Вот почему Минин ссылался лишь на вещие сны, в которых Сергий Радонежский призывает его, простого мясника, на великий подвиг. По той же причине и Пожарский в ответ на вопросы — как случилось, что он занял свой пост, обойдя более знатных воевод, — лишь недоуменно пожимал плечами. Но, сохраняя сдержанность в речах, народные вожди подчеркнули ведущую роль патриарха символикой. Главной святыней Второго ополчения весной 1612 года стала икона Казанской Божьей Матери, при обретении которой 32 года назад ключевую роль сыграл Гермоген.
Пока Минин и Пожарский формировали, вооружали и экипировали свои полки, обстановка под Москвой снова осложнилась. Гетману Ходкевичу, который по приказу Сигизмунда III продолжал завоевание России, надоело осаждать Псково-Печорский монастырь. Отведя в Ливонию тяжелую артиллерию, он с большим отрядом двинулся к Москве на выручку Гонсевского. 15 сентября, узнав о приближении Ходкевича, ратники Трубецкого и казаки Заруцкого принялись обстреливать калеными ядрами занятые поляками городские кварталы. Когда в них начался пожар, ополченцы пошли на штурм и ворвались в Китай-город. Однако вскоре их выбили обратно подкрепления, подошедшие из Кремля. В октябре 1611 года Ходкевичу удалось прорваться в Москву. Заменив пожелавших уйти домой наемников более надежными частями, он пополнил за счет своего воинства московский гарнизон, доведя его численность до двух с половиной тысяч бойцов. С остальными войсками гетман отошел «на зимние квартиры» в район Ржева. Вместе с ними Москву покинул и Александр Гонсевский, передавший полномочия коменданта Кремля полковнику Николаю Струсю.
В осаждавших Москву отрядах Заруцкого и Трубецкого сил к этому времени осталось немного, ориентировочно от четырех до шести тысяч человек. Таким образом, ситуация вокруг русской столицы к началу 1612 года сложилась патовая. Силы сторон истощились до предела. Ополченцы не могли взять Москву, польский гарнизон Кремля не имел возможности прорвать блокаду. Решить исход войны в свою пользу могла лишь свежая сильная армия. Вопрос был только в том, кто соберет ее раньше — Ходкевич или Пожарский.
Все это хорошо понимали в Нижнем Новгороде, но отказывались признавать в лагере Первого ополчения. Вместо того чтобы попытаться объединить усилия с новым земским движением, казаки затеяли очередную самозванческую интригу. Еще летом 1611 года Псков попросил у вождей Первого ополчения помощи против поляков и шведов. К тому времени до Москвы уже дошли слухи о появлении в Ивангороде человека, называющего себя «царем Дмитрием». Естественно, что с посланными к Пскову отрядами Вельяминова и Хвостова увязались все те казаки, кто поверил в очередное спасение «доброго царя». Их прибытие в город изменило соотношение сил. Если раньше псковичи не желали впускать к себе нового самозванца, то под влиянием казаков «мир» согласился послать за ним делегацию в Ивангород. Лжедмитрий III не заставил себя упрашивать. 4 декабря он торжественно въехал в Псков. Обосновавшись в местном детинце, «царь» отправил в подмосковный лагерь атамана Герасима Попова с воззванием к войскам. Казаки собрали круг и внимательно выслушали «государева» посланца. После долгого обсуждения они решили отправить на север делегацию для опознания «Дмитрия Ивановича».
Пока под Москвой судили и рядили по поводу псковских известий, в январе 1612 года Пожарский объявил, что собранная в Нижнем Новгороде рать пойдет на выручку осажденного поляками Суздаля. В дальнейшем вожди нового движения собирались сделать это древний город местом сбора всех сил Второго ополчения. Было объявлено, что туда же, в Суздаль, съедутся делегаты Земского собора. С их помощью Минин планировал организовать коллективное управление той частью России, которая признает новую власть. Этот план выглядел разумно со всех точек зрения. Во-первых, народ уже довольно много сил и средств вложил в создание новой армии, и ей пора было отрабатывать полученное авансом доверие — начинать борьбу с польскими оккупантами. Во-вторых, идти прямо к Москве в сложившейся ситуации не представлялось возможным. Заруцкий и Трубецкой все глубже погружались в новую самозванческую интригу. Приход в московский лагерь отрядов Пожарского, скорее всего, привел бы к их столкновению с казаками, то есть к возобновлению гражданской войны.
