С тех пор главный подчеркнуто недолюбливал журналиста, регулярно зарубая предложенные им темы. В то время как Иванна, не успевшая ни получить непристойного предложения, ни отказать начальнику, нисколько не пострадала. Хотя она-то и была, выходит, виновата во всем!
Иногда Артем жадно мечтал о том, чтобы невеста изменила ему с Людиным, перечеркнув тем самым и их будущую свадьбу, и неприязнь режиссера к подчиненному Курникову. Людин был не из тех, кто продолжает добивать побежденных соперников, — он любил своих рабов. И уступив ему девушку, Тёма…
Он давил в себе эти мысли недодумав, как сигареты, которые после третьей затяжки вдруг вызывают приступ тошноты. Слишком мерзкими, холуйскими, гаденькими были его мечты. Они не делали ему чести, разъедая и без того колеблющуюся самооценку.
И потому чаще всего он лишь угрюмо злился на Иванну, не пытаясь объяснить себе свою злость и оправдывая ее массой мелких бытовых причин.
Свадьбу, намеченную на лето, перенесли на весну, а затем отодвинули еще дальше — на следующую осень, чтобы невеста могла без проблем защитить диплом. И чем дальше отодвигалось бракосочетание, тем абстрактней и нелепей казалось оно ему — так, чем дольше ты не возвращаешь долг, тем сомнительней становится необходимость его возвращать. Любовь с Иванной была давно растрачена и забыта, и он приходил в бессильную ярость от мысли, что полгода спустя ему придется расплатиться свободой за это, уже канувшее в Лету чувство.
Он не знал, как вырваться из этой чертовой западни. О его долге знали все! Редактор Юля, которую он попытался обнять в коридоре, смерила Тёму оскорбленным взглядом: «Ты что? А как же Иванна?» А журналистка Аня, два года безрезультатно пытающаяся протиснуться в ведущие, напротив — висела на нем при каждом удобном случае всячески демонстрируя «выскочке Зацерковной», что имеет права на Артема.
Изголодавшись по разнообразию, он трахнул коллегу прямо на подоконнике во время ночного монтажа. Теперь, минимум раз в неделю, они монтировали сюжеты вместе… И Тёма не пытался пресечь мстительных выпадов журналистки, направленных против его невесты, надеясь: рано или поздно Иванна догадается об измене и сама сорвется с крючка.
Но при виде развязных Аниных па Ваня только удивленно поднимала брови.
— Почему она так ведет себя? У вас что-то было?
— Конечно нет… Я люблю тебя… — раздраженно бубнил он, не пытаясь скрыть фальшь этих слов.
Она могла бы усомниться и припереть жениха к стене, и он бы признался и попросил прощения, а она, честная и верная Пенелопа, понятно, не простила бы его. А он бы вздыхал и ходил за ней (без лишнего напора!). И остался бы для окружающих нормальным парнем, которого просто занесло, брошенным излишне принципиальной девицей…
Но она верила ему глупо и упрямо. И эта ее наивная вера в его порядочность, в его вечную любовь, его честное слово и их будущую жизнь связывала ему руки морским узлом.
Расстаться с Иванной можно было только одним способом — публично выказав себя подлецом. А это было равноценно увольнению.
Если он без всякого повода откажется жениться на ней, Людин наверняка доведет его до заявления об уходе, чтобы (известный прием!) выглядеть справедливым монархом в глазах Иванны.
Но, к счастью, ситуация рассосалась сама собой…
18 декабря XXI века
— Я правда вспоминал тебя… — завел он снова.
— Не лги, — отшвырнула признание она. — Ты боялся вспоминать меня! Стоило тебе вспомнить об этом, тебя бы в ту же минуту стошнило от презрения к себе.
Конец XX века
Приближался Новый год… Артем с Иванной собирались отмечать его вдвоем на заснеженной даче ее друзей. Но Киев был бесснежным и злым, а сотрудники «Безумного мира» — нервными и обезумевшими. Они лихорадочно готовили ответственный праздничный выпуск, который должен был выйти в свет 31-го в псевдопрямом эфире. По уже утвердившейся традиции, высоковольтное напряжение оканчивалось всеобщим релаксом — попойкой на квартире главного режиссера, умудрившегося родиться аккурат 29 декабря.
Коллектив загодя приготовил ему театрализованное поздравление, завершающееся стихотворной здравицей от ведущих. И все дружно зааплодировали, когда Людин, подойдя к Иванне, проговорил: «Звезда ты моя мировая…» — и, недослушав последние строчки, заткнул ей рот поцелуем. А затем с криком: «Сегодня ты танцуешь со мной!» — увлек ее танцевать.
Шеф вертел ее в руках весь вечер, не отпуская от себя ни на секунду, с каждой секундой становясь все более властным и пьяным. Иванна бросала на Тёму смущенные, извиняющиеся взгляды, а он весело, беспроблемно разводил руками в ответ: «Ну что ты хочешь? Именинник!» Он пил, не считая опрокинутых рюмок, и танцевал с Аней, не желая думать про то, что ситуация грозит обернуться катастрофой и их режиссер не из тех, кто размякает от обилия водки, переполняясь слезливой любовью к человечеству.
И у него получалось не думать об этом, растворившись в горячем от буйных танцев Анином теле, в угаре приближающегося праздника, в пьяной похоти, скабрезных шутках, в щекочущем желании сбежать с бесстыжей любовницей, оторвавшись от обязательной, надоевшей невесты.
— Давай исчезнем… на время, — лихо предложил он.
И прибавка «на время» сразу успокоила совесть, облегчая ему путь к отступлению. Он не собирался совершать никаких необратимых поступков, лишь небольшую суперменскую шалость!
Аня с готовностью кивнула несколько раз подряд.
— Иванночка, идем, я покажу тебе модели моих самолетов… — громко провозгласил Людин и потянул ведущую в смежную комнату.
Невеста вцепилась в Тёму испуганными глазами.
— Идем, — подталкивал ее режиссер. — Тебе понравится… Я их с детства собираю.
— Тём, а ты не хочешь посмотреть? — просительно протянула Иванна.
— Конечно, — откликнулся он, танцуя. — Иди, я сейчас… подойду.
Но едва будущая супруга скрылась за дверью, он спешно поволок Аню в коридор — его глаза блестели хмельным хулиганским азартом.
— Куда? В ванную? — жарко прошептал он.
— Нет, засекут. Пошли… — Аня уже срывала с вешалки их вещи. — Скорее. Ты же знаешь… Я живу в двух шагах…
— Заметят…
— Не заметят.
И усилием воли он заставил себя поверить: не заметят. И пьяный, расплывающийся мозг радостно захихикал, соглашаясь с невозможным: «Конечно… Они ведь только туда и обратно… Вернутся раньше, чем Иванна окончит смотр самолетов». И только когда на следующее похмельное утро он явился в телецентр вдвоем с неотвязной, довольной, как слон, Аней, он осознал, отчего именно так страстно пытался сбежать вчера вечером.
Под глазом главного режиссера Василия Людина красовался огромный, неумело замазанный их безрукой гримершей фингал.
— Где Зацерковная? — грозно спросил он у журналиста.
— Не знаю… — смешался тот. — Я… она… Сегодня же выходной! Тридцатое… Все гуляют.
