— Прямо в яблочко, милый, — прошептала она и закрыла лицо руками.
Конец XX века
Ночью ей снился снег…
Но проснувшись, Иванна увидела, что снег не приснился — он был. Мир за окном стал белым-белым, пересеченным косыми нитями снегопада. А рядом с ее кроватью, с видом огромной кошки, терпеливо караулящей мышь у норы, сидела бабушка Ева.
— Проснулась, — констатировала она.
— Бабушка? — изумилась внучка.
Бабушка бывала в их доме крайне редко — последний раз Иванна видела ее в день своего тринадцатилетия. И помнила, что тогда между мамой и бабушкой возник непонятный, погашенный запертой дверью кухни скандал.
— Не смей ничего говорить! — неистовствовала ее всегда спокойная мать, срываясь на визгливый крик. — Я не позволю сделать из нее уродца! Слышишь!
И за всю свою последующую жизнь Иванне не удалось выяснить, отчего мама всегда относилась к бабушке Еве так опасливо, так мало поддерживала с ней связь, так не любила дочкиных вопросов о ней. И почему ее отец, стоило лишь матери в пылу ссоры помянуть имя тещи, вдруг пугался, сутулился и неприкрыто лебезил перед супругой…
Впрочем, сейчас Иванну поразило другое — то, о чем она вряд ли могла задуматься в тринадцать лет, — ее бабушка выглядела едва ли не моложе ее мамы. И, сними она сейчас с носа учительские очки с непомерно толстыми стеклами, наверняка сбросила бы еще лет пять-семь.
— Отлично выглядишь, бабуля! — Комплимент получился скорее недоуменным, чем восторженным.
— Ты тоже выглядишь занимательно.
Бабушка Ева смотрела ей прямо в глаза, долго, изучая, — так смотрят в зубы лошадям, оценивая их возраст и стоимость.
— Ну что ж… — довольно резюмировала она. — Глазки у нас высший сорт. Здравствуй, ведьма!
Иванна трусливо сжалась под одеялом, не понимая, за какую провинность та пытается ее отругать.
— Вчера мне звонила твоя мать… Вся в слезах. И, похоже, оплакивала тебя она не зря, — серьезно продолжила прародительница.
«Неужели мама знает об изнаси…?!» — взвыло внутри. Если об этом знает мать, она просто не сможет жить — две боли Иванне уже не вынести!
— Успокойся, не знает, — твердо сказала бабушка.
— О чем ты? — стушевалась Иванна.
— Ты правильно меня поняла, — улыбнулась она. — А вот о чем твоя мать заливается, тебе, милая, и невдомек. На-ка посмотрись… — Бабушка Ева достала из лежащей на коленях сумочки маленькое зеркало и протянула его внучке.
Та покорно заглянула в зеркальный крут.
НЕВОЗМОЖНО!!!
Ее глаза больше не были голубыми, они стали ярко-желтыми — желтыми, как яичный желток, как расплавленное золото, как обезумевший лесной пожар.
— Что со мной?! — взвизгнула Иванна.
Зеркальце выпало из задрожавших рук, нырнув в складки одеяла.
— Как такое могло произойти?! — прохрипела она, задыхаясь.
— Очень просто, внученька, — ответила бабушка Ева. — Ты стала ведьмой.
Она уверенно сняла свои нелепые очки, и Иванна увидела перед собой два совершенно желтых кошачьих глаза.
— Ну и зиму ты вчера нагнала, — похвалила бабушка. — Теперь ты всегда будешь любить зиму… Это уже не пройдет — оно остается в душе, как шрам.
18 декабря XXI века
Елочная гирлянда погасла — видно, перегорела одна из лампочек. Алена вошла в комнату с тарелкой горячих вареников, обильно политых сметаной. Черная тень пододвинула стул к табуретке Тёмы, и, взобравшись на него, Алена попыталась накормить любимого с ложки.
— Не надо, я сам… — смутился он, забирая у нее тарелку.
Ее расширенные глаза над заклеенным скотчем ртом напряженно смотрели на него. И он увидел, что в них нет страха, только пульсирующая звериная ярость. Несмотря на нежный голосок и уютное, мягкое тело, в Алене угадывался стержень. Подобно овчарке, получившей приказ «сидеть», она вела себя смирно — с трудом сдерживаясь, чтобы не кинуться на обидчиков своего хозяина, вступив в борьбу не на жизнь, а на смерть, наплевав на логику и дипломатию, подчиняясь одним лишь природным инстинктам: кто кого!
— Держись, все будет хорошо, — сказал он ей тихо, одними губами.
Но сам он отнюдь не был уверен в хеппи-энде.
Безрадостно пожирая вареники, Артем опасливо косился на Иванну, раздумывая, как завязать разорванный разговор. После его громогласного выпада она опустила лицо в ладони и сидела так, не двигаясь, не шелохнувшись, словно впавшая в зимнюю спячку черная бабочка.
До чего же нелепо он прокололся! Сорвался, впал в истерику, наговорил… «Старая дева», «никто замуж не берет» — серпом по яйцам. Женщины такое не прощают. Как теперь реанимировать это?
Сейчас он готов был жениться на ней — только бы спастись. Но в данном случае предложение руки и сердца явно не проканало бы.
«Если женщина не права, нужно попросить у нее прощения», — вспомнилась расхожая истина.
Он спешно сунул грязную тарелку охраннику.
— Иванна, — заискивающе протянул Тёма, всем своим видом изображая глубокое раскаяние. — Прости меня. Я был не прав. Мне очень-очень жаль…
Она высвободила лицо из осады ладоней.
И он вздрогнул так, что табуретка заплясала у него под ногами.
У нее было безнадежно старое лицо, будто за эти десять-двадцать минут она постарела на годы. И прядь ее темных волос, выбившаяся на сморщенный лоб, стала пегой — седой.
— О чем ты жалеешь? — пружинисто спросила она. — О том, что подставил и кинул меня? Или о том, что не знаешь, как выкрутиться теперь? Целый день ты ломаешь голову, как, извернувшись похитрей, придумать себе оправдание. Это единственное, что занимает твои мысли. Даже прижатый к стене, даже с петлей на шее, ты не в состоянии подумать о том, что действительно виноват, — только о том, как избежать наказания!!!
«А разве, стоя на плахе, можно испытывать что-то кроме животного страха перед смертью?» — пришло ей в голову внезапно.
Она замерла с открытым в обличающем крике ртом и в смятении посмотрела на Тёму.
— А что у тебя с глазами? Линзы? — попытался сменить тему разговора Артем.
— Какая разница, — нервно отозвалась она. — Вряд ли в Аду тебе пригодится эта информация.
— А ведь мы встретимся с тобой в Аду… — Он неуклюже улыбнулся. — Если ты убьешь меня, ты… Ты веришь в Бога, Иванна? Что бы я ни сделал, не тебе судить меня. Убить человека — это убить человека. Это легко только в кино…
Парадокс, но трафаретные слова, позаимствованные им из какого-то фильма, произвели на нее впечатление!
Она отвернулась от него, резко — как от пощечины.
— Ничего, — сдавленно сказала Иванна. — Ад достаточно велик, чтобы мы могли разминуться.
