ГОДЫ, ПРОВЕДЕННЫЕ НА ТЕНЕРИФЕ
Мои исследования свойств «гештальтов» приняли неожиданный оборот, когда в 1913 году я получил предложение от Прусской Академии наук возглавить работу научной станции по изучению человекообразных обезьян, которая находилась на острове Тенерифе, недалеко от побережья Африки. Я пробыл там до 1920 года, частично из-за первой мировой войны.
ВОСПРИЯТИЕ И «ИНСАЙТ»
В те годы я занимался естественнонаучными испытаниями, которые продемонстрировали, что у человекообразных обезьян функции и восприятия и познания организованы в целостные структуры. Что касается восприятия, я продемонстрировал, что обезьяны скорее запоминали взаимосвязи между стимулами, чем какую-то простую реакцию на единичный стимул. К примеру, обезьяны научались последовательно реагировать на более слабый из двух стимулов, несмотря даже на то, что стимул, которого следовало избегать во время тестирования, был тем же самым стимулом, реагирование обезьян на который в ходе подготовительных экспериментов вознаграждалось кормом. Это феномен транспозиции, который можно обнаружить во многих «гештальтах», к примеру, в мелодиях. Что касается познания, я продемонстрировал, что решение задач требовало не столько постепенного накопления новых фактов, сколько реорганизации существующих фактов в новую, логически ясную структуру.
Я суммировал свои открытия в книге «Исследование интеллекта человекообразных обезьян» (The Mentality of Apes), которая впервые была напечатана в 1917 году, во время моего пребывания на Тенерифе. Я гордился тем, что мне удалось продемонстрировать, что когнитивная реструктуризация составляет суть значимого, более сложного процесса научения. К примеру, в одном из моих хорошо известных экспериментов по решению задач шимпанзе был помещен в клетку, в которой на высокой перекладине был подвешен банан. Кроме того, в клетке находились два ящика. Встав на любой из ящиков поотдельности, шимпанзе не мог дотянуться до банана. Попытки животного решить эту проблему начались с полной его беспомощности и многочисленных вспышек ярости. Но внезапно поведение шимпанзе совершенно изменилось. Его эмоциональное расстройство улетучилось. Шимпанзе быстро подбежал к меньшему из ящиков; подтащил его к большему ящику, который находился прямо под бананом; установил ящик поменьше на большой ящик; затем без промедлений влез на маленький ящик и сорвал банан с перекладины. Последующие опыты по решению такой же задачи завершались очень быстро, даже в случаях, когда ящики помещали в самых разных частях клетки. Другими словами, специфические двигательные навыки животного с каждым испытанием претерпевали эффективную реорганизацию, как подчасти общего решения. В своей книге я подчеркивал, что истинное достижение, в отличие от случайного решения, происходило как единое непрерывное явление как в пространстве, так и во времени. Эти эксперименты с человекообразными обезьянами привели меня к определению «инсайта» как (часто мгновенного) возникновения готового решения, связанного с целостной картиной перцептивного или когнитивного поля.
СЛУХИ О ШПИОНАЖЕ
[21]
Ходили слухи (Ley, 1990), что после того как началась первая мировая война, я был завербован германским правительством для шпионажа за военно-морским флотом союзников в окрестностях Тенерифе. Действительно, остров Тенерифе представлял собой странный выбор места для размещения станции исследования человекообразных обезьян, поскольку человекообразные обезьяны на Канарах не водятся. Логически, проще было бы заниматься их изучением в привычной для них среде обитания — в Камеруне, который являлся колонией Германии и находился на африканском континенте. и пи просто транспортировать обезьян для исследований в крупный зоопарк в Германии. Правда и то, что остров Тенерифе представлял собой стратегически важный пункт во время первой мировой войны по причине его близости к главным морским путям Атлантики. Наконец, правдой является и то, что в Военно-морских архивах как Германии, так и Британии имеется множество подтверждений того, что правительство Германии вело очень активную шпионскую деятельность на Канарских островах во время Первой мировой войны и что британское правительство имело очень большие подозрения в том, что я состою членом этой шпионской организации, и неоднократно настаивало на том, чтобы местное испанское правительство провело обыск моего жилья. Дело усложнилось еще тем, что мой бывший ассистент, ухаживавший на Тенерифе за животными, и двое моих детей от первого брака вспомнили, что на втором этаже своего дома я держал радиоприемник, детям запрещалось туда подниматься и что я всегда тщательно прятал этот приемник, когда меня предупреждали о том, что солдаты собираются ко мне с очередным обыском. Принимая во внимание все вышесказанное, я могу сказать только одно — я был верным сыном своей родины, Германии, до тех пор, пока условия жизни в моей стране не стали непереносимыми; и я в равной степени хранил верность своей второй, приемной родине — Соединенным Штатам Америки — с 1935 года и до конца жизни.
БЕРЛИНСКИЕ ГОДЫ
В 1920 году я возвратился в Германию для временного исполнения обязанностей директора Института психологии при Берлинском университете. В 1920 году я также опубликовал мою книгу «Физические гештальты» (Physical Gestalten), которую я продолжаю считать одним из моих самых важных достижений. Книгу предваряло предисловие, предназначенное для физиков, и еще одно предисловие — для философов и биологов. В этой книге я продемонстрировал, что перцептивные гештальты оказывают силовое воздействие на конечное состояние воспринимаемого образа, характеризующегося целостностью и сбалансированностью. Например, визуальный стимул, представляющий собой незаконченный круг, будет восприниматься как полный круг. Мой коллега Вертхеймер выдвинул в 1912 году предположение о том, что гештальт-свойства визуальных восприятий, по всей вероятности, являются отражениями схожих структурных взаимосвязей тех протекающих в мозге процессов, которые лежат в основе процесса восприятия.
Я развил идеи Вертхеймера в книге «Физические гештальты» с привлечением математических аргументов о том, что динамический характер психологических феноменов является отражением схожих динамических явлений, имеющих место в различных участках мозга, выходящих за пределы простой синаптической передачи импульсов и подчиняющихся физическим законам самораспространения и равновесия.
Идентичность структур психологических феноменов и лежащих в их основе структур мозговых процессов явилась базой для создания знаменитой теории изоморфизма. Я считаю эту теорию своим важнейшим научным вкладом, позволившим продемонстрировать, что психологические процессы поддаются анализу с применением методов и терминологии физики поля.
В 1922 году я получил дополнительное академическое назначение на должность профессора философии в Берлинском университете. В то время в университете уже работал Вертхеймер, и мы продолжали поддерживать тесные связи с Коффкой, который преподавал в Гессенском университете. В 1920-е годы и вплоть до начала 1930-х годов Институт психологии оставался живым по духу и выдающимся учреждением. Мы применили принципы теории гештальтов к обширному спектру психологических вопросов и привлекли к работе студентов со всего мира. Наш институт размещался в одном крыле здания, которое в свое время служило императорским дворцом. Мы работали в комнатах с высокими, затейливо расписанными потолками. Я уверен, что никогда больше психологические эксперименты не проводились в столь пышной обстановке! Мы не только пытались культивировать у своих студентов высочайшие идеалы служения науке, но также внушить им осознание взаимосвязанности всего самого прекрасного, что было создано человечеством. Однажды, когда кто-то рассказал мне о чрезвычайно изящном эксперименте в области слухового восприятия, я заметил: «Что ж, этот эксперимент достоин гения Моцарта!»
