Меж тем матушка, оглядев дщерь критическим взглядом, вынесла вердикт:
– Тебе нужно срочно привести себя в порядок и переодеться, если отчим увидит в таком виде – будет жутко недоволен.
Девушка тяжело вздохнула. Начинается… Нет, быть марионеткой в руках отчима она не собиралась, но и выражать протест, едва явившись на порог, глупо. В воле Алияс-Гронта дис Бертрана объявить ее марой-распутницей и запереть в монастырь, начни падчерица рьяно противиться его воле. «Придется постараться сделать так, чтобы суженый сам расторг намечающуюся помолвку. Вот только как этого добиться?» – рассуждала про себя девушка.
После того как Вассу начесали, затянули, зашнуровали и застегнули, она чувствовала себя этаким фарфоровым болванчиком. В куче пышных юбок. А по габаритному сходству – шевелящейся копной сена – еще не стог, но тоже весьма внушительно, – такой же большой, шуршащей и сокрушающей все вокруг. Чтобы не задеть юбкой в очередной раз миниатюрный столик, девушка решила присесть.
Впереди маячила аудиенция с отчимом, не предвещавшая ничего хорошего. В ожидании Васса и пребывала последние полсвечи, после того как ее всю такую «приграфиненую» оставили служанки.
Дверь в залу резко распахнулась, принеся с собой сквозняк, отчего батистовые платочки, аккуратной стопочкой лежавшие на столике, стайкой пугливых соек разлетелись по паркету, угнездившись на полу безо всякого уважения к труду вышивавших их шитниц.
Причиной сквозняка оказался молодой человек. Его льняные взлохмаченные волосы, собранные некогда в хвост, небрежно распахнутый сюртук и взгляд с прищуром свидетельствовали о решительном расположении мужчины, как выразились бы поэты. Вассария же, особа весьма приземленная, отметила и алкогольный душок, а точнее – перегар, мел на лацкане и след от яркой помады, коя так любима фьеррами полусвета.
Все это она разглядела, как только выпрямилась с парочкой злополучных платочков в руках, которые решила-таки поднять с пола.
Вошедший, пробежавшись по девушке взглядом, как-то снисходительно, с оттенком отчужденного пренебрежения бросил:
– Я так понимаю, вы Вассария?
Слегка резкий тон фразы в начале к концу звучал совсем обыденно. Внешнее сходство молодого мужчины с отчимом было налицо: те же тонкие, бледные, слегка поджатые губы, прямой нос, резко очерченные скулы и высокий лоб с изогнутыми дугами бровями. Желтые холодные глаза. Взгляд прямой и гордый, надменный.
«Не иначе мой нечаянный сводный братик», – решила девушка.
– Брат, вы ли это? Вот уж не думала, что впервые увижу вас в таком виде – после ночи в ресторации в компании вина, горячих женщин и удачной игры в карты.
Вассарии уж очень захотелось поставить на место этого высокомерного герра.
Обмен вопросами и взглядами. Так смотрят друг на друга противники перед схваткой.
Илас Бертран, единственный сын Алияс-Гронта (а столь стремительно появившийся мужчина был именно им), полклина назад узнал, что сегодняшним вечером род Бертран объявляет о сдвоенной помолвке. Он, по наисрочнейшему требованию отца прибывший в родовой дом (курьер его насилу нашел в одной из рестораций), ожидал услышать что угодно. Что отец или мачеха при смерти, что магики сожгли родовое поместье, что… В общем, что угодно, но не то, что он становится нареченным Мариции дис Ренару, глупой как пробка и невыносимой, похуже похмелья с утра, рябой, словно стиральная доска, девицы княжеского рода. Второй же «счастливицей» на сегодняшнем вечере должна стать его сводная сестренка – провинциалочка из тихонской глубинки.
Как он заочно подозревал, тоже недалекая и… скучно-правильная. Такими представлялись ему большинство жительниц провинций, коих он к своим неполным двадцати четырем годам повидал немало. Обычно такие фьеррины всегда были сопровождаемы компаньонками, следящими за вверенной им девичьей честью не хуже дозорных на крепостных стенах приграничья. Гораздо проще с куртизанками, коих в изобилии было при императорском дворе… Правда, при оном Илас был последний раз года два назад, на императорском балу, потом служба забросила его на клятую границу с Рираном.
Выскальзывал бы он еще не один год этаким неуловимым призраком из загребущих брачных уз, не вмешайся отец. И дело тут вовсе не в довольствии, коим не мог попрекнуть его батюшка, поскольку служба в императорской гвардии приносила хоть и не баснословные, но деньги. Так что обеспечить себе относительно безбедное существование Илас мог и сам. Все было гораздо сложнее и проще одновременно.
Помимо исключения из рода (на которое Илас плевать хотел), родитель мог и смерти пожелать своему непослушному дитяте, сдав его инквизиции как мракобесье отродье. И не то чтобы молодой мужчина был магиком, нет, чернокнижным ведовством он не занимался. Но вот одна особенность его организма могла заинтересовать поборников хогановых заповедей: Илас ничем не болел. Вообще ничем. А однажды в детстве, упав на штырь, пропоровший живот насквозь, выжил. После того как его, пятилетнего сеголетку, сняли со злополучной кованой ограды, рана затянулась в момент, а рубца и вовсе спустя пару клинов не осталось.
Двух слуг, бывших свидетелями сего действа мракобесьих сил (а как же иначе: будь это хоганов дар, проявился бы он во всем благолепии, с божественным сиянием и херувимами, что сошли бы с небес и залечили оказию), отец срочно отослал в дальнее имение. Сам же Гронт крепко призадумался, но на всякий случай оставил отпрыска подле себя, под бдительным оком.
Сыну же, как тот подрос, Алияс во всех подробностях объяснил, что бабка Иласа с мракобесами зналась, не иначе, и что будет, узнай кто о его особом даре. Посему молодой человек в некоторых вопросах был крайне осторожен и щепетилен. На инквизиторской дыбе ему оказаться не хотелось, а препятствовать проявлению своего дара он не мог.
На границе в стычках Илас несколько раз вытаскивал арбалетные болты, прошивавшие грудь и живот насквозь. Благо свидетелей таких ранений не было, а когда и были, то они молчали, руководствуясь принципом: пусть и с мракобесьим даром, но лучше однополчанин, прикрывающий спину, чем Хогом благословленный неприятель, желающий отправить тебя к праотцам. Но чем ближе к столице, тем резче было неприятие «чернокнижных отродий» – тех, кто как-то отличался от большинства. В Урмисе могли за это если не казнить, то приговорить к каторге уж точно.
Алияс-Гронт же, оценив размер приданого и выгоды, что сулил союз с родом Ренару, решил оженить сына во что бы то ни стало. А если тот воспротивится воле отца, что же, принцип «я тебя породил, я тебя и упокою» еще никто не отменял. Поэтому в случае отказа родитель предупредил отпрыска о том, что сдаст его инквизиции. Илас знал своего отца и его вспыльчивый норов, а умирать молодому гвардейцу не хотелось.
Мужчина, на лице которого в эти мгновенья не дрогнул ни один мускул, мысленно стряхнул воспоминания, как мокрый пес воду, только головой не помотал, и еще раз внимательнее взглянул на симпатичную девушку (не то чтобы неземную красавицу, но отнюдь и не дурнушку), обдумывая ее ответ.
