«Раньше я допускал ошибку, думая, что должен охватить все. Теперь я понимаю, что в таких интервью — конфронтационных — нужно сосредоточиться на одном-двух тезисах». Он сознает, что часы тикают и его противник ведет свои подсчеты. «Ваш оппонент часто полагается на временные рамки и надеется, что вы в конце концов отступитесь и перейдете к следующей теме. Но, если вы просто откажетесь так делать и, не получив ответа, будете задавать один и тот же вопрос снова и снова, вы сможете добиться чего-то интересного».
В конфронтационной беседе часто требуется резко прерывать оппонента или повторять одно и то же, чтобы ему было как можно труднее сменить тему, уйти от ответа или потянуть время.
Наверное, самое знаковое в этом отношении интервью Купера состоялось в самый разгар катастрофы, вызванной ураганом «Катрина» в 2005 г. Он несколько дней провел на месте событий, своими глазами видел наводнение и беседовал с самыми разными людьми — от местных жителей до первых спасателей и народных избранников. В тот день Купер был с восстановительной командой Федерального агентства по ликвидации последствий чрезвычайных ситуаций (FEMA). Они пришли в затопленный дом, где все еще лежали трупы жильцов. Эти запахи, образы и ощущение страшной потери до сих пор свежи в его памяти. Они напоминали о других местах, где ему тоже пришлось видеть гниющие человеческие останки, — Сомали, Руанде, Сараеве. Но это была Америка. Это был его дом.
Как такое могло случиться?
Кто должен понести за это ответственность?
Выйдя на воздух, чтобы взять интервью у сенатора от штата Луизиана Мэри Лэндрю, Купер с невероятной ясностью услышал все окружающие его звуки — жужжание мух, шуршание на ветру пластиковых пакетов — звуки заброшенности, бессилия властей и долгих страданий. И сразу приступил к делу, спросив у Лэндрю:
Берет ли на себя федеральное правительство ответственность за то, что здесь сейчас происходит?
Должны ли, по-вашему, члены правительства принести за все это извинения?
Лэндрю начала отвечать уклончиво.
«У нас будет еще много времени, чтобы обсудить вопросы “когда, как, что и если…”» — сказала она. Все понимают, что ситуация очень серьезная. Ей хотелось бы поблагодарить людей — президента, военных, первыми откликнувшихся на катастрофу, руководителей, которые посетили этот регион, своих коллег-сенаторов. Возможно, Андерсон еще не слышал новостей, продолжала она, но сенат выделил еще 10 миллиардов долларов на ликвидацию последствий.
Послушав ее в течение почти минуты, Купер вмешался:
«Сенатор, простите, что прерываю. Последние четыре дня я вижу на улицах мертвые тела. И я уже не раз слышал, как политики благодарят друг друга и говорят друг другу комплименты, но я должен вам сказать, что здесь множество людей в горе, гневе и отчаянии. И они совершенно не желают слышать, как политики благодарят друг друга, потому что буквально вчера на одной из улиц этого города крысы съели труп женщины, пролежавший там сорок восемь часов потому, что некому было его убрать». Потом он спросил:
Вы чувствуете гнев, который разлит в воздухе?
Лэндрю начала отвечать скованно и механически, словно читала по бумажке:
«Андерсон, я ощущаю тот же гнев внутри себя…»
И на кого же вы злитесь?
«Я ни на кого не злюсь…»
Она ни разу не сказала прямо, кто несет ответственность за катастрофу в Новом Орлеане.
«Когда находишься в таком месте, вся шелуха сразу слетает, — сказал мне Купер. — Как будто срывается вся плоть и обнажает голый скелет правды. Я просто разозлился… Это было совершенно не к месту». Он ждал ответа, а получал только увиливания и оправдания.
Купер знал факты и был глубоко возмущен, именно от этого он отталкивался в своем интервью. Он спрашивал об обязательствах властей. Ответы Лэндрю, которые на самом деле не были ответами, лишь подчеркнули несостоятельность правительства в момент кризиса. Поведение Лэндрю бросало тень на ее репутацию. Купер же, напротив, показал себя с лучшей стороны. Но, кроме того, его подход в данном случае демонстрирует нам краеугольный камень конфронтационного интервью — упорство. Он прерывал Лэндрю, когда она пыталась с помощью своего красноречия уйти от прямого ответа. Он не отступал и снова задавал свой вопрос. Его законное негодование демонстрировало, что у него есть моральное право задавать эти вопросы. В конечном итоге Лэндрю ничего не признала, но запись состоялась, и для зрителей все было очевидно.
Непредвиденные последствия
Даже если вы собрали информацию и подготовились, даже если вы лично заинтересованы в деле, конфронтационные расспросы могут завести не туда, куда вы рассчитывали. Я испытал это на своей шкуре при всем честном народе, когда брал интервью у одной из самых противоречивых и харизматичных публичных фигур мира.
Это было одно из самых странных моих интервью. Я «председательствовал» на пресс-конференции в Совете по международным отношениям в Вашингтоне перед живой аудиторией и множеством телекорреспондентов из самых разных стран мира. Моей задачей было задать несколько вопросов Ясиру Арафату, лидеру Организации освобождения Палестины, а затем открыть общую дискуссию для всех присутствующих. Многие люди считали Арафата террористом. Другие воспринимали его как борца за свободу. Так что на мою долю выпала трудная роль.
В то время на Ближнем Востоке было неспокойно. Восстание палестинской интифады охватило новые территории. Мир снова наблюдал за печальной историей бесконечного конфликта — на этот раз воплотившейся в образах юных протестующих, зачастую детей, кидающих камни и стреляющих из рогаток в хорошо вооруженных израильских солдат. Всех потрясла запечатленная камерами смерть двенадцатилетнего мальчика Мухаммеда аль-Дурры, застреленного на улице, где они с отцом прятались за железной бочкой.
В этой накаленной обстановке многие требовали от Арафата, чтобы он призвал палестинских детей уйти с улиц и не участвовать в военных действиях. Но Арафат хранил молчание. Израильские лидеры — и не только они — обвиняли его в том, что он намеренно стремится к увеличению числа жертв и распространению новых страшных сюжетов, которые могли бы побудить мировую общественность оказать давление на Израиль.
Я хотел спросить Арафата об этих детях. Они были слишком малы для того, чтобы погибать за него на улицах, слишком малы для того, чтобы становиться орудием пропаганды. Я считал, что Арафат должен ответить что-то тем, кто обвинял его в этом.
Почему он молчал?
Почему он не защищал детей своего народа?
Как он может ответить на обвинения и критику, звучащие со всех сторон?
Я знал, что обвинения его возмутят. Я уже проработал этот вопрос по телефону, поговорив с людьми, которые больше меня знали об Арафате и Ближнем Востоке в целом. Мне нужно было разобраться, как лучше сформулировать вопросы, чтобы он на них ответил. Специалисты советовали мне: продемонстрируйте уважение к статусу Арафата, сыграйте на его влиянии и самомнении. Пробудите в нем отцовский инстинкт, который должен просыпаться у отца, когда его дети в опасности. Учитывая печальную историю региона, формулируйте вопросы, ориентируясь на будущее, а не на прошлое. Учитывайте, что он верит в судьбу. Все эти советы звучали вполне разумно. И ни один не сработал.
