О Екатерине Фроловне, пожилой маленькой женщине, необходимо сказать особо. Кроме ее отчества, на котором запинаются почти все ученики, произнося кто «Екатерина Флоровна», кто «Екатерина Фторовна» (за глаза), она примечательна удивительной душевной теплотой и врожденным чутьем к важному. У нее очень учительская внешность, пучок и толстенные очки, какие носят близорукие люди. Они будто мензурки и кажутся склеенными из двух стекол – верхнего и донца. Глаза в них выглядят маленькими и плоско впаяны в верхнюю поверхность, особенно если смотреть сбоку. И кажется, если их снять, то глаза снимутся вместе. Однажды на перемене я оказался в коридоре напротив ее кабинета. Она вышла из класса и в какой-то замедленной рассеянности проговорила, снимая очки и вытирая огромные босые и мокрые глаза: «…Детишки… невозможные… – покачала головой, – аж прослезилась…».
Вернемся к Валентине Игнатьевне. Я уже говорил о ее взвешенности и спокойствии. За годы ее директорства никто не знал случаев, чтобы она ударила кулаком по столу, хотя многие себе такое позволяли. По выражению ее лица трудно понять, что она думает. Я, однако, продолжал:
– Мы все знаем, в каком положении Россия. И что любой язык – это носитель национального. И что английский язык, носитель англо-саксонского национального духа, начал небывало теснить наш родной русский, а с ним и те ценности, которыми наша цивилизация жила столетиями… И что все очень серьезно. И что каждому из нас хотелось бы не опупеть от «пуппинга», и чтобы на магазинах было написано не «фиг-с-прайс», а что-нибудь русское. Чтобы нас не призывали быть счастливыми вместе с «жокей» и «о’кей», грубо нарушая правила нашего языка и отменяя склонение существительных. И чтобы вместо холодного слово «о-тель», что приперлось оттель (Лидия Сергеевна не засмеялась), употребляли теплое слово «гостиница», вместо файла – говорили «папка», и так далее, и так далее, и я думаю, вы прекрасно понимаете, о чем я говорю.
Я почувствовал поползновение Валентины Игнатьевны возразить, и вынужден был пойти на ответвление разговора, чего я крайне не люблю, так как нарушается стремительность натиска. Но настолько пересохло-затасканно прозвучали мои рассуждения, что пришлось копнуть на штык глубже.
– Вы знаете, меня просто ошарашило, когда в сельсовете простая русская женщина Вера Егоровна протянула мне какую-то пластиковую папчонку: «Возьмите файл». – И я продекламировал театрально и в нос: – Возьми-и-ите фа-айл. Не возьму-у-у… Возьму-у па-а-апку. – Лидия Сергеевна издала носовой смешок, а я облегченно продолжил:
– А ведь это неспроста! Такими словами нас пытаются поставить вверх тормашками. Да! Что вы смеетесь, Лидия Сергеевна? Сама по себе папка для хранения бумаг как явление – выеденного яйца не стоит, однако ж ее нарекли этим идиотическим именем. Таким чистеньким, таким по-своему эффектным и вызывающим целый ряд ассоциаций, ведь за «файлом» обязательно тащится «офис», «стэплер», «мэнэжмэнт» и прочий джентльменский, хе-хе, набор… То есть насильно вводимый в нашу жизнь код, который ничего ни интересного, ни созидательного в себе не несет, а просто обслуживает бесполезную социальную прослойку… э-э-э… приказчицкого толка, являющуюся ничтожным приложением к настоящей жизни, и трудовой, и творческой. И именно чтобы оправдать ее ничтожность, и вводятся эти чужеродные слова, которые падкая на упаковку молодежь принимает слишком близко к сердцу.
– Вот сразу… Можно, Сергей Иваныч? – вступила Валентина Игнатьевна, вежливо улыбнувшись и будто отклонив мое красноречие. Лидия Сергеевна неопределенно улыбалась, прищуриваясь.
– Конечно.
– Сергей Иванович, мы весной были на тренинге в Тундракане, и там как раз все это обсуждалось и многие учителя спрашивали: как же вот иностранные слова входят в нашу жизнь… Как быть? Понимаете, есть процессы, которые идут, вот они есть – и все! – Она распахнула глаза. – И мы их не можем изменить, поэтому приходится в этих условиях работать, и не мне вам объяснять, сколько всего нынче приходится выполнять… скажем так… рутинного. Ладно… Сейчас не об этом… Мы разговаривали со специалистами, лингвистами и задавали те же самые вопросы… Как детям объяснить, отчего столько иностранных слов? Сегодня на учащегося обрушивается просто вал информации, терминов, связанных с современными технологиями, и наша обязанность – помочь в этом вале разобраться, как-то его ус-во-ить. – Она сказала по слогам. – Потому что учащиеся сегодня просто не в состоянии переработать то информационное изобилие, которое нынче имеет место быть.
Бывает, оборот восхищает не сутью, а мастерским попаданием в общее место, выражающее нечто характерное о времени, и последние слова Валентины Игнатьевны доставили мне удовольствие именно такого свойства. Она продолжала:
– И мы вместе пытаемся разобраться, объясняем детям, что язык – это гибкая система, откликающаяся на каждое движение времени, если слово появляется – значит, оно нужно, значит, оно дает как раз тот оттенок, которого еще не было. Извините, я просто не могла не высказаться…
– Почти как у Маяковского: «Если звезды зажигают – значит, это кому-нибудь нужно?» Действительно, появилось слово, и оно очень точно отражает какое-то особенное содержание, свойственное именно нашим дням, по которому мы безошибочно его узнаем.
– Да, – обрадованно кивнула Валентина Игнатьевна, подняв брови и победно оглядевшись.
– И главное, может зажечься еще слово, которое откроет еще один оттенок, еще одно уточнение, и всегда найдется для него повод. И предела уточнению нет. Но это, Валентина Игнатьевна, полное заблуждение. Язык, он хоть и наш хранитель, но существо настолько доброе и наивное, что если за ним не ухаживать, то он моментально зарастает дурниной… Как покос… Покос надо расчищать, Валентина Игнатьевна? Надо. Хотя навязывается теория, что пусть зарастает. Так говорят люди, которым либо чем-то мешает наш покос, либо они им не дорожат и относятся потребительски, как к средству посиделок, то есть общения и передачи информации… А не как к хранилищу и вместилищу дорогого… Хотя покос – это не просто лужайка. С ларьками и газировкой. Это коровы, живые и теплые. А если так пойдет, то нам и припасть-то не к чему будет… в минуту тоски по молоку. Да. Так вот, есть свойство слов рас-сту-паться, так сказать, по доброте, и пускать новое слово… Но это происходит не из-за нужности втиснувшегося слова, а именно из-за чисто физического свойства расступаться, как вот, знаете, брусника в воде плавает, и можно сыпануть горстку – и ягоды расступятся, может, только какие-то под воду уйдут. Зависит от размера тазика. А тазик у нас подходящий… Поэтому дополнять язык можно до бесконечности и всегда будет казаться, что у нового слова чуть другой оттенок. А другой он почему? Да по самой природе слова – у каждого слова неповторимый облик, звучание, окраска. Как человек… людей же нет одинаковых. Суньте в толпу новое лицо – и оно тут же заявит о себе своим говорком, запашком, ухваткой. И нужность тут ни при чем. А главное – понимать, зачем эти изменения, какой они несут смысл и последствия. Каким мы хотим, чтоб был наш язык? Были мы? Ну а теория оттенка… Вот вы сказали «на тренинге в Тундракане», ну вот не могу ничего поделать, не обижайтесь только – ну коробит! Неужели нет? Валентина Игнатьевна, ну только честно? Ну не то ведь… Согласны?
