Фортрейдон сильнее прижал болтер к его шлему.
— Железо внутри, железо снаружи, — сказал он и выстрелил.
Тело с глухим лязганьем рухнуло на землю. Занкатор брезгливо пнул его ногой.
Вардан получил серьезные увечья. Фан лежал мертвым. Удермайс стоял в одиночестве, скованный шоком.
— И не мечтай, что я забуду это, — бросил ему Занкатор.
— Что делать с Варданом? — спросил Фортрейдон.
У него кружилась голова, в ушах стоял гул.
— Оставь. Если выживет, Железный Владыка с ним разберется. — Занкатор убрал клинок в ножны и подобрал свой болтер. — А нам нужно сжечь город.
Глава пятнадцатая:
Железо снаружи
000. М31
Лохос, Олимпия
Пертурабо в последний раз вернулся домой.
Перед ним лежал дворец Лохоса, разгромленный и беззащитный. Площадь покрывали воронки и пересекали трещины, искусно вырезанные мраморные плиты рассыпались в прах. На ступенях, ведущих к уничтоженным воротам, лежали искореженные панели золотых и серебряных барельефов, прежде украшавших створки. Шагая по обугленному арочному проходу, Железный Владыка отбрасывал пластины ударами ног. Сзади доносились отголоски стрельбы.
Часть дворца за вратами пострадала не так заметно. Грязные залы пустовали. Богачи сбежали отсюда — они всегда уходили первыми. С потолков после каждого взрыва снаружи медленно осыпалась пыль, и стекла в изящных окнах потрескались, но по большому счету строение осталось целым и выглядело так, как его запомнил Пертурабо.
Примарх воспроизвел в памяти день, когда его впервые привели сюда — каким чудесным представилось его неопытному взору громадное каменное здание! С того времени Железный Владыка повидал Галактику, и теперь дворец казался ему примитивным, словно хлев для гроксов. Он презирал постройку за напускное величие. Много раз Пертурабо предлагал Даммекосу возвести резиденцию, достойную правителя Лохоса, но тот неизменно отказывался. Такое пренебрежение до сих пор выводило примарха из себя. Впрочем, он никогда не понимал приемного отца.
Посреди главного зала стояли похоронные дроги, поразительно искусно вырезанные из камня по традициям планеты. На них покоился гроб из прекрасного горного хрусталя, частично расплавленного и перестроенного в стекло алмазной прочности. Внутри, на подушках из лучшего бархата, спал вечным сном Даммекос, бывший тиран Лохоса и имперский сатрап Олимпии, а ныне — забальзамированный труп.
Железный Владыка подошел к нему с почтением, хотя редко выказывал уважение приемному отцу на протяжении его долгой жизни. Под огромными сабатонами примарха скрипели кусочки кладки, свалившиеся с потолка — тяжеловесный воин в доспехе растирал их в порошок.
С тишайшим металлическим щелчком он положил руку на крышку гроба. Лицо тирана, обрамленное стволами железных орудий, было желтоватым и осунувшимся от глубокой старости. Даммекос прожил очень много лет, но на это не указывало ничего, кроме ухудшения внешнего облика. В его организме не имелось аугментаций и жутких изменений, характерных для представителей Механикум. Он был просто глубоким стариком и, несмотря на это, оставался гордым патриархом Лохоса.
Пертурабо глубоко вздохнул, чувствуя, как спадает гнев.
Негромкий звук дерзким эхом разлетелся по залу. Грохот разрушений снаружи — от хлопков снарядов до уханья воздуха, вытесненного разрядами энергетического оружия, — почти не проникал сквозь толстые стены дворца. Здесь царила тишина, не сдающаяся просто так ни бомбам, ни порывам ярости. У примарха вполне хватало и того, и другого, но он слишком долго полагался на них. Шум войны притуплял гениальные способности Пертурабо. Безмолвие, пусть и пронизанное приглушенной симфонией истребления, радовало его.
— Отец, — произнес Железный Владыка и закрыл глаза. — Как же до такого дошло?
— Пока он был жив, ты никогда его так не называл. Что изменилось?
Примарх уловил знакомые нотки в хриплом от старости шепоте.
Каллифона.
Пертурабо поднял взгляд. Его названая сестра восседала на троне Лохоса, установленном между статуями богов-близнецов. Времена изменились, и теперь короли-боги стали нелепыми, старомодными. Сгорбленная под тяжестью лет Каллифона выглядела намного дряхлее Даммекоса. Ее облик буквально ошеломил примарха. Лукавая, многогранная и умная девушка, которую Пертурабо едва не полюбил — подобное чувство он испытывал только к Императору — превратилась в омерзительную каргу.
— Сестра, — сорвалось с его губ.
— Значит, теперь я — «сестра», а он — «отец»? Потребовалось восстание, чтобы вытянуть из тебя эти слова. Какая жалость.
Далекие болтерные выстрелы казались хлопками шутих.
— Восстание, — повторил примарх. — Мне не следовало доверять вам управление планетой.
— Я тебя умоляю! — Каллифона судорожно вздыхала между фразами: ее изношенным легким не хватало сил для громкой речи. — По-твоему, в этом виноват отец?
— Он многие годы негласно выступал против меня.
— Он пытался выцарапать себе частичку власти, которую считал своей. Ему не хватало отваги признать, что правил он благодаря тебе.
Пертурабо посмотрел в лицо мертвеца, который пытался стать ему отцом.
— Принимая пост имперского губернатора собственного мира, он руководствовался прагматизмом, — сказал Железный Владыка. — Он был слишком циничен, чтобы искренне поверить в мечты Императора. Я и не ждал от него полной честности.
— Ты знал, чем занимался отец, но не остановил его.
— Зачем? Он не представлял угрозы. Никто, включая его самого, всерьез не относился к идее бунта. Думаю, он просто носил такую маску. Не мог отказаться от роли правителя. — Примарх улыбнулся своим воспоминаниям.
— Его поступки обернулись для нас погибелью, — возразила Каллифона. — Он побуждал в других мысли о возвращении к свободе. И в этом твоя вина.
— А ты? Ты считаешь, что Олимпии нужна свобода? — поинтересовался Пертурабо и, лязгнув броней, на два шага приблизился к сестре.
Из-за тебя мне приходилось так думать. Тебя считали даром богов. Возможно, на самом деле ты был их карой. Ты — бич нашего мира.
— Богов не существует, — разлетелся по пустому залу шепот примарха.
— Ты слишком настойчиво твердишь это, брат.
— Любой человек сам выбирает свою судьбу. — Он указал на Каллифону. — Не бывает полубогов, ткущих гобелены нашей жизни. В понимании древних катериков Терры, все мы грешники и обитаем в аду.
— Презренный нигилизм, брат, — отозвалась старуха. — Впрочем, мне кажется, дело не только в нем. Возможно, ты не прерывал игры отца потому, что сочувствовал ему и хотел сохранить его гордость.
Пертурабо опустил глаза, не зная, права она или нет.
— Теперь он мертв, а его мир разрушен.
