После приземления в Сеуле я продолжил путь до Кунсана на легкомоторном самолете и вскоре оказался на пыльной взлетно-посадочной полосе авиабазы, смахивающей на небольшой городок на Диком Западе. Начальником базы был майор ВВС. Под его командованием находились 12 самолетов F-100, к фюзеляжу каждого из которых была подвешена термоядерная бомба Mark 28 мощностью 1,1 Мт. Одна такая бомба была эквивалентна половине взрывчатки, брошенной Соединенными Штатами за всю Вторую мировую войну в Европе и тихоокеанском регионе. В распоряжении всего лишь одного майора, командовавшего небольшой группой самолетов среди безлюдных холмов, находилось огневая мощь, в шесть с половиной раз превышавшая ту, что была использована за все время Второй мировой войны.
Насколько я помню, как и на авиабазе Кадена, эти бомбы в то время не имели защиты от одноточечной детонации. В ответ на мой вопрос майор сообщил, что пилоты не выполняют упражнения по выруливанию на взлетно-посадочную полосу с бомбами на борту. Часть этой эскадрильи находилась в постоянной боевой готовности. Мы были в нескольких минутах полета от Северной Кореи, но цели этих самолетов располагались на северо-востоке России – еще примерно час полета. Я поинтересовался, через какое время, если самолеты направятся в район выжидания, их засекут северокорейские или русские радары и через сколько они выйдут за пределы прямой видимости с базы. Майор вдруг занервничал, сказал, что это очень чувствительные вопросы и отказался отвечать на них до «подтверждения моих полномочий».
После того, как он повторил это пару раз, я разозлился и сказал: «Хорошо, тогда позвоните в Японию и спросите подтверждение там». Мы пошли на командный пункт, и майор попробовал связаться со штаб-квартирой в Японии по радио. В результате выяснилось, что связи с Японией нет и что она отсутствовала уже несколько часов. Не удалось связаться с Японией и через штаб-квартиру американских войск в Корее в Осане. Я спросил, часто ли такое случается, и майор ответил, что «практически каждый день» атмосферные помехи оставляют его без связи с Японией.
Я решил, что беседовать дальше не имеет смысла, пока майор не переговорит с дежурным офицером в Японии о моем допуске, и почти час листал журналы в командном пункте. В Осане, где я немного пообщался с персоналом перед вылетом в Кунсан, мои вопросы тоже встретили с настороженностью. Похоже, случись там ядерный взрыв по изучаемым мною причинам, Кунсан вполне мог оказаться отрезанным от всего мира.
В конце концов майор связался с Японией, и ему разъяснили, что мне можно рассказать «все». Он предложил мне повторить вопросы еще раз. Я задавал их, а майор качал головой и спокойно говорил, что у него нет ответов. Это было довольно странно с учетом его беспокойства по поводу секретности, заставившего отложить наш разговор на целый час. Меня мучила мысль, не лжет ли он мне на этот раз, но майор казался искренним, и я успокоился. Вообще он оказался довольно общительным. Ему в Кунсане не приходилось раньше сталкиваться с исследователями, и он, похоже, с удовольствием обсуждал задаваемые мною вопросы.
Поскольку база Кунсан располагалась так близко к радарам на территории коммунистической Кореи, как мне сказали в Осане, ее начальник не имел права поднимать самолеты в воздух по собственной инициативе в соответствии с процедурой подтверждающего контроля даже в целях снижения ущерба от ожидаемой атаки. Он не должен был поднимать самолеты в воздух ни при каких обстоятельствах, кроме получения прямого приказа из вышестоящего штаба через Токио или, возможно, через Осан. Я хотел услышать от майора подтверждение этого, а потом посмотреть, как он отреагирует на определенные гипотетические ситуации. Но все получилось не так.
Я спросил, может ли он при каких-то обстоятельствах поднять самолеты по тревоге, например при ожидании неминуемой атаки. Майор ответил: «Вы ведь знаете, когда я должен сделать это, не так ли?» Он словно пытался прощупать, что мне известно.
Я сказал: «Да. Только когда вы получите приказ из Токио или Осана».
«Правильно, – ответил он и продолжил, – но, хочу заметить, что я командую этой базой, а у каждого командира есть неотъемлемое право защищать свое подразделение. Это фундаментальный закон войны. Это старейший принцип войны, и я, как командир, имею моральное и официальное право защищать своих людей. Если я вижу, что им грозит опасность, я должен вывести их из-под удара».
Я не понимал, почему майор говорит это и, похоже, хочет, чтобы сказанное было записано. Мы только что выяснили, что я приехал для оценки системы управления системами ядерного оружия по заданию главнокомандующего вооруженными силами США в тихоокеанском регионе адмирала Фелта, а он твердит, что фактически чувствует себя вправе, руководствуясь фундаментальными принципами войны, нарушать конкретные и прямые инструкции CINCPAC. Для меня не было неожиданностью, что полевой командир может вести себя подобным образом в определенных ситуациях. Именно это предчувствие и привело меня в Корею. Но я совершенно не ожидал, что командир уже обдумал такое решение и будет так откровенно говорить о своей готовности не подчиняться приказам из штаб-квартиры.
Эти приказы, в конце концов, не были чем-то сумасбродным. Их отдали базе Кунсан из-за ее близости к вражеской территории и радарам. Неожиданный подъем эскадрильи в воздух может быть обнаружен и интерпретирован коммунистами как сигнал неминуемого нападения. (В реальности, с учетом дальнейшего рассказа майора, враг был не таким глупым, чтобы подумать именно так.) Таким образом, существовала серьезная причина держать самолеты строго под контролем более высокой инстанции независимо от того, нарушает это принципы войны или нет.
Но я не реагировал на выступление майора. Мне хотелось узнать, какие условия могли заставить его поднять самолеты в воздух. Я поинтересовался, как бы он воспринял внезапное отсутствие связи во время острого кризиса (вроде кризиса в Тайваньском проливе год назад). Он сказал, что это «вполне могло» заставить его дать команду на взлет без приказа сверху.
И вновь это не было чем-то удивительным или чем-то таким, чего не могло произойти на других базах, где не подразумевалось нарушение директив. Так было даже в эру, когда отсутствие связи в результате естественных помех считалось обычным явлением. Атмосферные помехи нарушали высокочастотную связь практически ежедневно по всему тихоокеанскому региону: примерно раз в день в Кунсане, как сказал мне майор. Даже подводные кабели связи с Японией бывало повреждались траулерами. Во время одного реального кризиса все виды связи между NORAD и системой дальнего обнаружения баллистических ракет одновременно вышли из строя, насколько я помню, из-за лесного пожара, уничтожившего наземные линии на одном конце континента, и землетрясения, повредившего коммуникации на другом конце.
Как бы то ни было, командиры и штабные офицеры говорили мне, что неожиданное нарушение связи во время кризиса всегда считается очень тревожным знаком, требующим перехода на высокий уровень готовности и, возможно, подъема в воздух части самолетов. Таким образом, ответ майора ничем не отличался от ответов на других базах. Он просто не признавал, что его директивы, которые отличались от директив на других базах, спущены ему во избежание опрометчивых действий.
