Лишь об обладателях допусков SI, T и K, помимо допуска к совершенно секретным документам, говорили, что они имеют все возможные допуски. Однако это была очередная «легенда». На самом деле существовало множество допусков еще более высокого уровня.
Программы особого доступа, требующие так называемого «оперативного» допуска, – например, процесс реального управления и принятия решений в отношении использования U-2 и его преемников, семейства разведывательных спутников или тайных операций – так и остаются закрытыми для тех, кто имеет «только» допуск ко всем источникам. Лично у меня был с десяток подобных допусков, когда я работал специальным консультантом помощника министра обороны в 1964–1965 гг. Так, допуск «Ideal» (I) давал право на доступ к информации об операциях в рамках программы U-2, о процессе принятия решений по ней и о приоритетах. О существовании этого допуска и о предоставляемых им полномочиях не должны были знать обладатели допуска «Talent», которые работали с фотоснимками, полученными с U-2.
Окончательное мнение о том, насколько можно доверять новой оценке советской ракетной мощи, сложилось у меня после рассказа Гарри Роуэна (у которого, как и у Алена Энтовена, теперь был не только допуск ко всем источникам информации, но и другие допуски) о разговоре, который состоялся в кабинете Карла Кайзена в Белом доме при участии Алена и ряда представителей ЦРУ. Они пустили по кругу подлинные фотографии с одного из спутников программы Corona, где красовались четыре советские МБР и было видно, что в других предполагаемых местах размещения ракет нет. Один из них, по словам Гарри, пошутил: «Эти снимки обошлись нам в миллиард долларов». Кто-то ответил ему: «Они стоят этого».
Слова Гарри о том, что теперь у нас есть снимки всех подозрительных мест и одного, где действительно размещены ракеты, были третьим нарушением. К этому секрету у меня не было допуска. Такое нарушение стояло в одном ряду с вопросом Крэгга о допусках T и K и объяснением моего друга смысла этих букв. Та версия новой Национальной разведывательной оценки, которую я видел, имела гриф «Совершенно секретно». В ней не было ни малейшего намека на то, что за новые свидетельства позволили сделать достоверное заявление о ракетной мощи Советов. Мои коллеги в Санта-Монике не видели новой Национальной разведывательной оценки. Даже если бы они прочитали ее, то, не зная, на чем она основана, не смогли бы сказать, можно ли ей верить. Я теперь знал.
Я расписываю все это с тем, чтобы подчеркнуть надежность новой оценки – фантастической, совершенно невероятной для любого, кто полагался на данные ВВС или даже ЦРУ (т. е. на любые оценки кроме тех, что давали сухопутные силы и ВМС). Она опиралась на знание такой информации, о существовании которой большинство имевших отношение к национальной безопасности в правительстве и за его пределами даже не подозревали. С учетом внутренних утечек – «несанкционированного разглашения» – я был полностью уверен в ней, даже несмотря на то, что она перечеркивала мои фундаментальные представления и результаты работы на протяжении нескольких последних лет.
Дело было не просто в цифрах, хотя они и лишали смысла практически все секретные исследования, с которыми я соприкасался и в которых участвовал. Поскольку считалось бесспорным, что у Советов была реальная возможность произвести и разместить много, значительно больше ракет за три года после первого испытания МБР, вставал вопрос о справедливости фундаментального предположения о том, что они намереваются завоевать мир подобно Гитлеру.
Как объяснил начальник Разведуправления ВВС в своем заявлении о несогласии с низкими цифрами июньской оценки, стремление к глобальному доминированию просто обязано толкать Советы к скорейшему обретению способности нанести обезоруживающий удар по главному препятствию на этом пути – Соединенным Штатам и их стратегическим силам. Его представление об устремлениях Советов, насколько мне было известно, разделяли многие мои коллеги по RAND и все, с кем я сталкивался в Пентагоне:
По мнению помощника начальника штаба ВВС по разведке, нацеленность Советов на достижение глобального доминирования
{84} вполне достаточна для признания того факта, что полностью устранить США как главное препятствие на пути к этой цели невозможно без явного превосходства в военном потенциале.
Если бы их намерение было именно таким, то они наверняка сделали бы все возможное, чтобы добиться военного превосходства до 1963 г. Период 1959–1962 гг. был единственным окном, когда они могли создать необходимый ракетный потенциал с целью шантажа или реального нанесения удара. После этого наши программы предусматривали размещение все большего числа ракет Atlas и Minuteman в укрепленных шахтах и наращивание количества ракет Polaris на подводных лодках. Это навсегда ликвидировало даже умеренную уверенность в возможности обезоружить нас и избежать катастрофических потерь от ответного удара.
Четыре ракеты в 1960–1961 гг. были с точки зрения реализации такой цели стратегически эквивалентны нулю. Они могли уничтожить Вашингтон и штаб-квартиру SAC, но не способность SAC нанести ответный удар. Советы могли стереть с лица земли один-два города, решившись на первый удар. Но это было равносильно самоубийству – ракет для второго удара по континентальной части Соединенных Штатов не существовало.
Четыре советские ракеты, находящиеся в боевой готовности, располагались на одной наземной пусковой площадке. Это были легкоуязвимые жидкостные ракеты с очень летучим топливом, на заправку которым требовались часы. Всего одна американская ракета, упавшая в нескольких километрах, должна была практически гарантированно уничтожить всю советскую ракетную мощь. В 1961 г., в самый разгар Берлинского кризиса, Советы, с точки зрения ракет с высокой живучестью, вообще не имели средств для устрашения Соединенных Штатов.
Хрущев однозначно блефовал, когда говорил о своих темпах производства ракет. По его словам, их штамповали «как сосиски». Это было похоже на правду в отношении ракет среднего радиуса действия, которые доставали до Европы и наших зарубежных баз. Однако в том, что касалось МБР, он со всей очевидностью обманывал нас. Более того, Хрущев, похоже, сознательно отказывался от ускоренного создания потенциала первого удара в тот единственный короткий период, когда это было возможно.
Наши предположения о его целях и понимании условий, необходимых для их осуществления, оказались под большим вопросом. Или по крайней мере должны были вызвать вопросы.
Первое, что мне захотелось сделать, это как можно скорее сообщить коллегам из RAND о таком неожиданном повороте дел, хотя они официально и не имели права знакомиться с новой оценкой. Я вернулся в Санта-Монику и запланировал провести нечто необычное для RAND – совершенно секретный брифинг. Практически все работы в RAND, за исключением ключевых отчетов, имели гриф «секретно». Хотя у каждого в нашем здании, включая секретарей и обслуживающий персонал, был допуск к совершенно секретной информации, многим он никогда не требовался.
