Ну хорошо, я пошел за толпой. Однако в ретроспективе все оказывается намного хуже. Если взять один год, то моя инициатива и провокационные слова выглядели почти катастрофическими. Но в первый момент этого не было видно – ситуация казалась прямо противоположной. Последствия угроз, появившихся одномоментно, нарастали с поразительной скоростью. Узнав вскоре после этого о том, что ультимативное заявление Хрущева о подписании мирного договора с Восточной Германией и передаче контроля над доступом восточным немцам было отозвано на партийном пленуме, я вместе с другими в Пентагоне увидел причину такого решения в речи Гилпатрика. Мне было очень лестно сознавать это. Я долгое время считал, что внес вклад в разрешение Берлинского кризиса в 1961 г.
Каково же было мое разочарование, когда 40 лет спустя я прочитал в докладе, написанном моим другом Сеймуром Хершом, о том, что «Хрущев публично снял ультиматум» в своей речи на открытии партийного съезда за четыре дня до выступления Гилпатрика. Таким образом, «речь Гилпатрика, похоже, была ответом Кеннеди
{91} на отступление Советов».
Майкл Бешлосс указывал на это еще раньше:
Предложив Гилпатрику выступить с этой речью
{92} [стиль автора сохранен], Кеннеди, возможно, хотел не только усилить свою внутреннюю политическую позицию и успокоить американских союзников, но и подорвать позицию Хрущева в Кремле и в мире.
Внутренняя и внешняя политика председателя Совета министров опиралась исключительно на создание иллюзии советского ядерного превосходства. Теперь, когда мир узнал, что король голый, Хрущев должен понимать, что третий мир и даже союзники, загипнотизированные советской мощью, могут начать отворачиваться от Москвы… Хрущев создавал иллюзию силы Советов прежде всего для того, чтобы Соединенные Штаты разговаривали с его страной как с равной. Кеннеди, похоже, намеренно решил унизить его.
Первой реакцией Хрущева было проведение испытательного взрыва мощностью 30 Мт через два дня после выступления Гилпатрика, за которым последовал еще один взрыв мощностью 58 Мт.
Взрыв мощностью 30 Мт и жесткая риторика Малиновского
{93}, наверное, утешила на время делегатов партийного съезда, однако серьезные проблемы, созданные для Хрущева выступлением Гилпатрика, никуда не делись. Они требовали от Хрущева каких-то демонстративных действий, способных изменить глобальное восприятие ядерного баланса между Советским Союзом и Соединенными Штатами.
Бешлосс приходит к такому выводу:
Это выступление шло вразрез с правилом президента не загонять противника в угол. Кеннеди просто не удосужился задуматься над тем, как Хрущев может воспринять речь Гилпатрика.
Так это или нет в отношении высокопоставленных лиц, которые визировали обращение, но меня это касалось напрямую.
Хрущев почти наверняка задавал вопрос
{94}, почему президент решил публично унизить его, ткнув носом в относительную слабость Советов, да еще во время такого важного события, как партийный съезд. Не является ли это обращение предзнаменованием американского первого удара по Советскому Союзу?
Хрущев знал, что его критики в Кремле и в вооруженных силах не упустят случая потребовать ослабления противодействия гигантскому наращиванию советской военной мощи. Силы, приведенные в движение речью Гилпатрика и попытками Кеннеди показать превосходство, заставили Хрущева искать быстрый и дешевый способ восстановления баланса сил… Не просчитав, к чему речь Гилпатрика могла подтолкнуть Хрущева, президент Соединенных Штатов играл с огнем.
Не прошло и нескольких месяцев, как Хрущев придумал дешевый и быстрый способ рассчитаться за унижение и восстановить баланс. Его нельзя назвать единственной или даже главной целью размещения ядерного оружия на Кубе в 1962 г. (см. главу 12).
Тем не менее в октябре 1961 г. я приложил руку к приближению Карибского ракетного кризиса.
* * *
Когда я оказался в кабинете Адама Ярмолински в начале июня 1962 г. – после работы на протяжении полугода над докторской диссертацией в RAND, – он сказал, что занимается подготовкой речи Макнамары на церемонии вручения дипломов, которая должна была состояться в июле в Мичиганском университете в городе Анн-Арбор. Макнамара решил использовать по такому случаю
{95} несекретный вариант речи, с которой он выступал 5 мая на конференции НАТО в Афинах. Ее автором, по словам Адама, был Билл Кауфманн.
Адам значительно переработал вариант Билла. Он протянул мне свою рукопись и попросил высказать мнение. Я затребовал у него и получил также исходный документ, афинскую речь, который имел гриф «Космик – совершенно секретно» (натовский гриф секретности). Макнамара изложил впервые перед нашими союзниками по НАТО стратегию «исключения городов» и принуждения (ее продвигала RAND и сам Кауфманн), которая лежала в основе моего проекта руководящих указаний, принятого министром обороны год назад. Соединенные Штаты, по его словам, пришли к выводу, что в ядерной войне, начавшейся в результате масштабного нападения на альянс, «нашей основной военной целью должно быть уничтожение вооруженных сил врага», а не гражданского населения, хотя у нас и остаются резервы, достаточные для удара по населенным и промышленным центрам. Это должно служить для Советов «очень сильным стимулом… принять аналогичную стратегию» и, таким образом, давать надежду на сохранение структуры стран в ходе ядерной войны.
Когда я сравнил проект Ярмолински с афинской речью, довольно многое в нем мне не понравилось. Прежде всего, на мой взгляд, логика подхода была представлена в новой версии не так ясно, как у Кауфманна. Из проекта Адама исчезли не только секретные цифры, касающиеся вооруженных сил НАТО и Советов, но и сама идея нового подхода, который сильно отличался от прежних взглядов США на стратегическое планирование.
Потом, мне показалась сомнительной дипломатическая сторона речи по отношению к альянсу. Это касалось и афинской версии. Кауфманн, работавший практически без методической помощи при подготовке секретного варианта речи о новой стратегии, решил представить ее на примере удара по независимым французским ядерным силам, созданием которых в то время занимался Шарль де Голль. Речь подчеркивала важность централизованного контроля для стратегии, нацеленной на предотвращение уничтожения гражданского населения в городах с обеих сторон, исключавшей города из первоначальных целей, но сохранявшей угрозу их уничтожения силами американского резерва. Кауфманн не говорит открыто, что речь идет о французских ядерных силах, действия которых де Голль не собирался координировать с американцами и которые были нацелены исключительно на советские города, в первую очередь на Москву. Однако он привлекает внимание к проблеме, создаваемой такими силами для реализации американской стратегии, в которой видится лучшая (или единственная) возможность «сохранить структуру» союзных стран в ходе ядерной войны. Нескоординированный французский удар по Москве и другим городам в первый же момент войны означал бы «уничтожение наших заложников – советских городов» и гарантировал бы катастрофический удар Советов по городам стран – членов НАТО.
