Однако уже на следующий день после окончания кризиса, в понедельник 29 октября, Гарри обмолвился, что его босс Пол Нитце оценивает шансы развязывания ядерной войны в той или иной форме в случае нанесения удара по ракетам на Кубе как «довольно высокие». И это, по мнению Нитце, была самая низкая оценка в ExComm. Все остальные, как он считал, давали более высокую оценку.
Гарри поинтересовался, какую оценку, с его точки зрения, следовало бы дать. Нитце ответил: «Один к 10».
Я очень хорошо помню свою реакцию на слова Гарри в тот понедельник. Она была двоякой.
Сначала возникло недоумение: почему они оценивали риск так высоко? Уж кто-кто, а Нитце знал о новой разведывательной оценке. Может ли статься, что он и остальные, как и публика в целом, не поняли сущности новых данных или не поверили им?
Затем, с некоторым запозданием, пришла вторая мысль: «Один к 10?! Вероятность ядерной войны… А мы, чем мы занимались?!»
В соответствии с рекомендациями ExComm мы занимались следующим:
• устанавливали блокаду, рискуя спровоцировать вооруженный конфликт с советскими военными кораблями;
• вынуждали советские подводные лодки всплывать на поверхность;
• осуществляли разведывательные полеты над Кубой на больших и малых высотах;
• держали на боевом дежурстве в воздухе большое количество самолетов, рискуя возникновением аварий с участием ядерного оружия;
• продолжали вести разведку, даже после того, как несколько наших самолетов были обстреляны, а один сбит;
• вели полномасштабные приготовления (даже если это и был абсолютный блеф, он все равно воспринимался как реальность) к вторжению и воздушному удару.
За исключением опасного боевого дежурства в воздухе все эти действия нарушали международное законодательство, Устав ООН (если они не были санкционированы Советом Безопасности ООН). Что более важно, каждое из них угрожало спровоцировать как минимум неядерный вооруженный конфликт с Советским Союзом. Я лично, опираясь на здравый смысл, считал, что ставки в таком противостоянии были с геополитической точки зрения очень высокими и оправдывали определенные риски. Я был готов поддерживать неядерные угрозы и даже принять в какой-то мере риск развязывания неядерной войны. Короче говоря, я полностью подходил под определение сторонника холодной войны, работавшего в Министерстве обороны США. Мои субботние переживания по поводу нашей уступки в ракетном вопросе показали это с предельной ясностью.
Но чтобы вот так запросто принять 10 %-ную вероятность начала ядерной войны… лишь бы избежать открытого вывода ракет из Турции?
Что это за люди, на которых я работаю? Они в здравом уме?
Впоследствии Роберт Макнамара кое-что рассказал о своем настроении 27 октября: «В субботу перед тем, как в воскресенье
{105} Хрущев объявил о выводе ракет… и был сбит самолет U-2… вечером я ушел из Белого дома. Стояла чудесная осенняя погода. Меня преследовала мысль о том, что это может быть последний закат, который я вижу. Никто не мог сказать, что будет дальше».
Могла ли быть моя уверенность в предельной маловероятности ядерной войны настолько ошибочной? Могло ли так случиться, что они были правы?
Ответ на оба этих вопроса утвердителен, хотя и по разным причинам. Дело в том, что в субботу, 27 октября 1962 г., разворачивалась цепочка событий, которая вполне могла привести к концу цивилизации. Как близко мы подошли к концу? На расстояние одного шага.
И это несмотря на то, что оба лидера, Хрущев и Кеннеди, твердо решили, по моим представлениям, не доводить дело до вооруженного конфликта – они фактически были готовы договариваться, а не применять оружие. Так или иначе, и тот, и другой надеялся угрозами выторговать себе более приемлемые условия. Ради получения уступок они тянули с урегулированием, к которому были готовы. Тем временем их подчиненные (не ведая, что поддерживают блеф в торговле за условия) осуществляли реальные военные акции, которые могли запустить неконтролируемую цепочку событий и в конечном итоге привести в действие машину Судного дня.
* * *
Примечание: более половины столетия я делаю все возможное, чтобы как можно больше узнать об этом кризисе и извлечь уроки из него. Для моего нынешнего понимания кризиса обобщение познаний множества людей важно не меньше, чем рассекречивание материалов в Америке и России, начавшееся через десятилетия после событий и продолжающееся до сих пор. Это ясно видно по моим примечаниям к этой главе (и введению в части, касающейся Кубы). Я, однако, смотрю на них через призму своего секретного девятимесячного исследования ядерных кризисов, начало которому дала моя собственная причастность к событиям Карибского ракетного кризиса и желание понять, насколько ситуация была опаснее, чем я думал тогда.
Я намерен разместить на моем сайте ellsberg.net/Doomsday/cubanmissilecrisis как можно больше своих собственных материалов по кризису. Возможно, но, скорее всего, не сейчас, я напишу книгу такого же объема, как и эта, посвященную исключительно тому, что мне удалось узнать о Карибском ракетном кризисе и на какие факты опираются мои умозаключения. Здесь же, однако, я не буду излагать все эти факты, основания и аргументы. То, что написано далее, – это мои собственные выводы и предположения, многие из которых, подчеркиваю, неизвестны даже исследователям. Кроме того, в этой книге я буду уделять внимание в основном тем моментам, которые создавали реальный риск развязывания ядерной войны.
По этой причине я затрону не только первые девять дней кризиса, но и его реальные истоки. Дело в том, что мои представления об этом – не только в 1962 г., но и в 1964 г., а потом еще на протяжении десятилетия и даже двух – были неполны или ошибочны чуть ли не по всем важным аспектам. В частности, это относится к мотивам, по которым Хрущев пошел на тайное размещение ракет на Кубе. Уменьшение стратегического дисбаланса (о котором говорил Гилпатрик, а потом и другие) было не единственным и даже не главным побуждающим фактором его тайной политики, как предполагал я и практически все исследователи и журналисты на протяжении более чем десятилетия.
Лишь после выхода в 1975–1976 гг.
{106} отчета Комиссии [сенатора] Черча по тайным операциям, включая масштабную операцию «Мангуст» в 1962 г. против Кубы, а десятилетие спустя исследования историка Джеймса Хершберга, касающегося планов США и учений по отработке вторжения на Кубу в 1962 г., я узнал реальную подоплеку претензий Хрущева (особенно тех, что фигурируют в его мемуарах 1970 г.). Его мучила мысль (и не без основания), что он вот-вот «потеряет Кубу»
{107} в результате новой агрессии США. Эта навязчивая идея была основной частью ответа – не единожды отраженного в сделанных Кеннеди магнитофонных записях дебатов в ExComm (многие члены которого не были допущены к информации об операции «Мангуст» или к планам вторжения на Кубу) – на вопрос, который президент поставил перед своей якобы консультативной группой: «Почему Хрущев сделал это?» Мои собственные соображения по этому и другим вопросам, касающимся начала кризиса (который на самом деле начался задолго, почти за год, до 16 октября 1962 г.), представлены на сайте ellsberg.net/Doomsday/cubanmissilecrisis.
