Какое-то время мы довольно успешно уходили от них
{128}. Однако американцы тоже не были дилетантами… [В 16:59 в субботу, 27 октября] они окружили нас и начали сужать круг, осуществляя атаки и сбрасывая глубинные бомбы. Заряды взрывались совсем близко. Казалось, что мы сидим в металлической бочке, а кто-то постоянно лупит по ней кувалдой…
Температура в отсеках составляла 45–50 °С, а в моторном отсеке – 60 ºС. Уровень CO2 в воздухе достиг критической отметки, практически смертельной для людей. Один из дежурных офицеров потерял сознание и рухнул на пол. Затем еще кому-то стало плохо, а за ним третьему…
Люди валились как домино. Но мы все равно держались, пытаясь вырваться. Это продолжалось почти четыре часа. Американцы глушили нас чем-то более серьезным, чем гранаты, – наверное, учебными глубинными бомбами. Мы думали, что нам конец.
После такой атаки совершенно измотанный Савицкий, который вдобавок ко всему не мог связаться с генеральным штабом, пришел в ярость. Он вызвал офицера, отвечавшего за ядерную торпеду, и приказал привести ее в боевую готовность. «Там наверху, может быть, уже идет война
{129}, а мы тут кувыркаемся, – в сердцах выкрикнул Валентин Григорьевич, пытаясь оправдать свой приказ. – Так разнесем их на куски! Мы погибнем, но и они все пойдут ко дну. Не опозорим наш флот!»
Орлов продолжил:
Но мы все же не выпустили ядерную торпеду – Савицкий совладал со своим гневом. Посовещавшись с капитаном второго ранга Василием Александровичем Архиповым и замполитом Иваном Семеновичем Масленниковым, он принял решение всплыть.
На этом история, впрочем, не закончилась. Для использования специального оружия требовалось согласие не менее двух офицеров: капитана и политработника, в данном случае Масленникова. По словам Орлова, Масленников согласился с приказом Савицкого открыть огонь. На какой-нибудь другой подводной лодке этого было бы достаточно. У каждого из этой пары была половина ключа, необходимого для использования специального оружия. (У офицера, отвечавшего за специальное оружие, также был ключ.)
Однако на этой подводной лодке требовалось еще согласие третьего офицера, поскольку на ней находился начальник штаба бригады Василий Архипов. С точки зрения командования судном, Архипов, который имел такое же звание, как и Савицкий, был вторым после командира. Вместе с тем в силу своей должности в бригаде Архипов также должен был дать согласие. А он его не дал на том основании (о котором Савицкий и Масленников прекрасно знали, но решили проигнорировать с учетом сложившейся ситуации), что Москва не давала санкцию на это.
Окажись Архипов на какой-нибудь другой подводной лодке (например, на Б-4, которую американцы так и не обнаружили), и авианосец Randolph с сопровождающими его эсминцами был бы уничтожен ядерным взрывом через несколько минут после решения Савицкого и Масленникова. Даже если бы он и остался цел, то оказался под душем из радиоактивной воды, которая практически сразу вывела бы из строя его экипаж.
Причина этого взрыва стала бы загадкой для других командиров ВМС и членов ExComm, поскольку все считали, что ни на одной подводной лодке в этом районе нет ядерного оружия. Понятно, что причиной ядерного взрыва, уничтожившего американскую противолодочную группу, сочли бы ракету средней дальности, запущенную с Кубы, хотя ее пуска никто не засек. Именно такое событие, как заявил президент Кеннеди 22 октября, должно было привести к полномасштабному ядерному удару по Советскому Союзу.
Савицкого и Архипова уже нет в живых, и они ничего не могут добавить к этому рассказу. Однако, по словам вдовы Архипова Ольги Архиповой, муж сказал ей, что они чуть-чуть не выпустили ядерную торпеду. Случись это, мы бы, наверное, не читали этих строк. Мысль Роберта Макнамары 27 октября 1962 г. о том, что он может не увидеть следующего рассвета, стала бы реальностью. В 2012 г. у Ольги Архиповой были основания гордиться своим мужем Василием Александровичем, которого десятилетием ранее на конференции в Гаване назвали «человеком, спасшим мир»
{130}.
Но и здесь история той субботы не заканчивается.
Утром, когда Макнамара заседал с Объединенным комитетом начальников штабов, пришло сообщение о том, что американский самолет U-2, принадлежавший SAC во главе с генералом Пауэром, вторгся в воздушное пространство СССР. По легенде это был метеорологический самолет, который сбился с курса. Большинство из нас – и, я думаю, президент – решили, что Пауэр играет в свою игру и что он, как и его начальник Лемей, хочет спровоцировать войну.
Узнав эту новость (по рассказу генерала ВВС Дэвида Берчинала в 1975 г.), Макнамара выбежал из помещения «с истерическим криком “это война с Советским Союзом”». В разгар кризиса русские вполне могли расценить полет этого разведывательного самолета как подготовку к полномасштабному удару. В переданном Кеннеди 28 октября сообщении о согласии демонтировать ракеты на Кубе Хрущев выражал обеспокоенность тем, что американский самолет-нарушитель может быть «легко принят» по ошибке «за бомбардировщик с ядерным оружием со всеми вытекающими последствиями»
{131}.
Пилот U-2 был дезориентирован северным сиянием и лег не на тот маршрут. К тому моменту, когда он обнаружил ошибку, самолет уже находился над Чукотским полуостровом в Советском Союзе. Видя, что у него подходит к концу топливо, пилот развернулся и начал плавно спускаться, а за ним уже летели на перехват «Миги». Тем временем командование ВВС США в зоне Аляски подняло в воздух истребители F-102A и отправило их на защиту U-2. Эти истребители предназначались для борьбы не с «Мигами», а с русскими бомбардировщиками, летящими через полюс, и были вооружены только ядерными ракетами «воздух-воздух». К счастью, они так и не встретились с «Мигами», а U-2 успешно приземлился дома.
