– Я… я… я не знаю.
Полицейский посмотрел сквозь нее рыбьими глазами, оставил эту тему.
– О чем они ругались?
Дыхание постепенно восстановилось, Анна порылась в памяти, провела пальцами по лбу:
– Дело касалось контракта. Я не знаю, как ссора началась, но она уже вышла из-под контроля, когда я вошла. Мишель выглядела не совсем адекватной, как бы это лучше сказать… несла всякую околесицу. Говорила, что Мариана могла бы быть довольна, все же довольны и счастливы, в этот вечер каждый получил то, что хотел, ее следовало перемолоть в кухонной мясорубке, массу подобного.
– У тебя не возникло ощущения, что Мишель Карлссон утратила равновесие?
Анна засмеялась и вздохнула:
– Это еще мягко сказано.
– Я прошу тебя не распространяться на эту тему, – сказал комиссар, – но могла ли Мишель покончить с собой?
Анна Снапхане запыхтела, ее глаза расширились, потом она испытала облегчение, столь явное, что чуть не обмочилась.
– Выстрелить в себя? – прошептала она.
Комиссар кивнул.
«Да, – подумала Анна. – Она застрелилась. Никто из нас не виноват. Это все она сама, ее собственная вина. Мы не имели к этому никакого отношения».
Осознание того, что подобное означало, пришло к ней секунду спустя с такой силой, словно она получила удар кулаком в живот.
«Тогда наша вина еще больше».
Она закрыла глаза, задумалась, могла ли Мишель сделать это?
Нет.
Посмотрела на полицейского.
– Нет, – сказала она, – нет. Это был кто-то другой.
Ее снова стали одолевать сомнения.
– Почему ты спрашиваешь? Вы нашли какое-то письмо? Строгий взгляд комиссара пригвоздил ее к спинке стула, все тело напряглось и застыло в этом положении.
– Ты видела, чтобы кто-то еще держал в руках револьвер?
В комнате воцарила тишина, Анна пыталась дышать, но это удавалось ей с большим трудом, она судорожно искала ответ в хаосе, царившем у нее в голове.
– Хм, – сказала она, – я не знаю.
Немного выиграла время.
– Подумай.
Где-то тикали часы, Анна попыталась повернуть голову, чтобы посмотреть, откуда идет звук, но не увидела ничего.
– Мы нашли твои отпечатки пальцев на оружии, – сказал он. – Ты можешь это объяснить?
Казалось, в мозгу произошло короткое замыкание, словно он совсем отключился. Кровь отлила от головы, она почувствовала, что у нее побелели губы.
– Выпей немного воды, – сказал комиссар и подвинул к ней стакан.
Анна Снапхане попыталась взять его, разлила воду, сдалась.
– Это сделала не я, – прошептала она.
– Кто же тогда?
Она покачала головой, у нее пересохло в горле.
– Когда ты держала оружие?
– В общем зале в Южном флигеле.
Слова давались ей с трудом.
– До или после скандала в Конюшне?
Анна зажмурилась, почувствовала, что слезы подступают к глазам.
– После, по-моему.
– Почему?
– Я хотела проверить, насколько оно тяжелое.
Анна пожалела о сказанном, стоило ей закончить фразу, как собственный аргумент показался ей слишком слабым.
– Когда ты видела оружие в последний раз, помимо того как в автобусе после убийства?
Она попыталась порыться в памяти, но всплывавшие в хаотичном порядке картинки не отличались четкостью, поскольку мешали переживания того вечера вкупе с чрезмерным количеством выпитого алкоголя.
– На столе в общем зале, – сказала она наконец.
– Ты уверена?
– Так мне кажется.
– В какое время это было?
– Не знаю. После Конюшни. Пожалуй, после того, как Мариана и Бэмби поругались из-за сексапильных красоток.
В половине третьего.
Комиссар смерил ее холодным взглядом:
– А потом? Куда ты направилась?
Анна напрягла память.
– Я хотела поспать немного, но стоял такой шум, что я снова пошла наверх.
– То есть после трех ты находилась в своей комнате в Южном флигеле.
Анна попыталась вспомнить, кивнула: да, так, наверное, все и было, смогла наконец дышать нормально.
– Ты можешь объяснить, как тогда получается, что тебя видели перед автобусом в 03:15?
Комната накренилась, Анна оперлась о поверхность стола, старалась говорить спокойно.
– Что? – сказала она. – Кто видел меня?
– Несколько человек. Какое дело привело тебя к автобусу после трех часов ночи?
Голова пошла кругом: нет, нет, нет!
– Я не помню, – выдохнула она.
– Ой ли. До этого момента память вроде тебя не подводила.
Анна снова задумалась, паника охватила ее. Что она делала? Что говорила? Где была?
– Я… купалась, пожалуй…
– В проливной дождь? Давай попробуем сначала. Если будешь лгать, делай это не столь глупо.
Слова комиссара были наполнены презрением.
– Я не помню, – сказала она и почувствовала, как слезы потекли по щекам.
У нее и мысли не возникло стереть их, она подняла глаза. Ее голос дрожал, она запиналась почти на каждом слове:
– Я не помню! Вы должны верить мне! Я была сильно пьяна, наверное, просто забрела не туда, мне требовалось наверх во флигель. Пожалуй, я просто заплутала! Я не делала этого!
Ожидание и жара не лучшим образом сказывались на Аннике, с каждой минутой ей становилось все труднее сохранять спокойствие и обуздывать обуревавшую ее жажду деятельности. Солнечный свет, пробиваясь сквозь листву, рисовал резкие тени от нее на всех предметах вокруг, когда она сейчас при полном безветрии оставалась совершенно неподвижной. Рядом с журналистами паслись овцы, пахло шерстью и дерьмом. Анника предпочитала держаться в стороне и от животных, и от коллег, которых явно не трогала ситуация.
После Марианы и Бэмби парад свидетелей приостановился. Других журналистов это, похоже, нисколько не беспокоило, они болтали беспечно, прислонившись к стенам и камням.
Анника направилась к Конюшне, потрогала дверь. Заперта. Села на лестницу, вдыхала воздух полной грудью, пыталась освежиться. После короткого сомнения достала свой мобильник. Никаких сообщений. Она вздохнула разочарованно. У него конечно же не было времени позвонить из-за детей и прочих забот.
– Ты с ней встречалась когда-нибудь?
Она ошарашенно подняла взгляд, солнце ослепило ее, она поднесла руку к глазам, защищаясь. Боссе, репортер из «Конкурента».
