Они оставили эту тему, опять долго молчали. Анника попробовал включить автомобильный радиоприемник, но не смогла настроиться ни на одну радиостанцию.
– Себастьян Фоллин, – спросила она, – что за человек? Анна Снапхане рассмеялась устало, опустила пакет с конфетами на пол машины.
– Да боже мой! Из всех никчемных людей на земле…
Анника бросила на нее быстрый взгляд:
– Я думала, он договаривался о работе для Мишель.
– Себастьян Фоллин являлся главным штатным фанатом Мишель Карлссон. Его миссией было во всех ситуациях стоять с маленьким флагом, украшенным лозунгом, что она лучшая из всех.
Анна сделала вид, будто машет полотнищем.
– Почему?
Анна Снапхане покачала головой:
– По-моему, она нуждалась в этом. Ей не хватало хвалебных слов. Задача Себастьяна Фоллина состояла в том, чтобы постоянно восполнять их недостаток.
Они засмеялись вместе, но это был смех с оттенком грусти.
– Он работал с какими-то другими артистами?
Анна вздохнула и откинулась на подголовник.
– Не знаю, я никогда не слышала, чтобы он говорил о ком-то ином.
После завода Ленна Анника повернула направо, поехала кратчайшей, но узкой и извилистой дорогой через Окерс-Стюкебрук.
– Ты когда-нибудь встречалась с Мишель? – спросила Анна Снапхане.
Анника покачала головой:
– По-моему, нет. И все равно у меня такое ощущение, словно я ее знала. Ты же так много рассказывала о ней все годы. И потом, статьи, конечно…
– Но ты же встречалась с Карин Беллхорн? Пила с ней глинтвейн в Рождество? Что она сказала?
Анника задумалась на несколько секунд.
– Она выглядела дьявольски изможденной, печальной. Сказала, что известность творит странные вещи с людьми, якобы от нее возникает такая же зависимость, как от наркотиков. Если человек привыкает к славе, он готов пойти на все, лишь бы дальше оставаться в ее лучах.
Анна Снапхане кивнула:
– Карин знает, о чем говорит, сама была ведущей программы в семидесятые.
– Вот как? – удивилась Анника. – Мишель Карлссон эпохи шведского музыкального прогрессивизма.
Анна едва заметно улыбнулась:
– Не напрямую, но ей немало доставалось от критиков и желтой прессы. Она ведь носила фамилию Андерссон в то время, пока не вышла замуж за английского рокера Стивена Беллхорна и не уехала из страны.
– Точно, – сказала Анника. – И они развелись через пару лет?
– Он свалил с двадцатитрехлетней блондинкой. Кое-кто утверждает, что она еще не пришла в себя после той истории. Что она еще сказала?
– Что слава как раны на душе. Их можно залечить, но шрамы остаются. Они не дают жить спокойно. По ее словам, Мишель вся была как одна такая кровоточащая рана. Так ли это?
Анна Снапхане не ответила, сидела неподвижно, тогда как Анника, не сбавляя скорости, вела машину дальше.
– Ты встретилась со всеми? – спросила она. – Неонацисткой? Марианой? Веннергреном? Стефаном?
Анника поморщилась.
Анна посмотрела на нее удивленно.
– Неонацистка такая идиотка, – сказала она, – Знала, кто я, и все получилось дьявольски неприятно.
– И что она знала?
Анника несколько раз жадно схватила воздух открытым ртом, увидела изменившееся лицо девицы перед собой.
Хищника с оскаленными зубами. «Как это – убить кого-то? Меня всегда подобное интересовало. Это было трудно?»
– Сказала, что, как она слышала, Томас бросил меня. Мариана и Веннергрен уехали, не поговорив. Аксельссон тоже. Бэмби Розенберг разыграла для нас маленькую сценку. Она выглядела по-настоящему потрясенной.
– Мишель ведь служила ей билетом на премьеры, – констатировала Анна Снапхане, – естественно, она в печали.
– Надо же, – удивилась Анника, – она же получает собственные приглашения.
Анна смотрела в окно, не ответила. Движение на автостраде было плотным, несколько километров они ехали бок о бок с семейством в микроавтобусе. Девочка примерно двух лет постоянно махала им рукой.
– Гуннар Антонссон, – продолжила разговор Анника, когда они наконец обогнали семейство, – он ведь не в счет, верно?
– О чем ты?
– Карин сказала, что его легко забыть, сам он, похоже, не причисляет себя к журналистам.
– Само собой, он же водитель и технарь, но я хорошо к нему отношусь. Он действительно знает свое дело. Ты разговаривала со Стефаном Аксельссоном?
– Попыталась, – сказала Анника. – Но он не захотел. Что он думал о Мишель?
– Они были любовниками, – сообщила Анна Снапхане, – короткое время пару лет назад. Потом он стал дьявольски молчалив и резок с ней. Ты встречалась со всеми?
– Да, за исключением Джона Эссекса.
– И что ты обо всем этом думаешь?
Анника покачала головой. Молчала довольно долго.
– Понятия не имею, – ответила она наконец.
– По-твоему, это сделал кто-то из нас?
Секундная пауза.
– Возможно.
– Кто?
Внезапно воцарилась тишина, автомобили вокруг них затормозили и остановились. Они подъехали к Сёдертелье, к тому месту, где соединялись автострады с запада и востока. Здесь вереницы машин вытянулись в обоих направления на несколько километров.
– Это сделала не ты, – сказала Анника, когда они стояли в облаке выхлопных газов. – Я не подозреваю и Гуннара тоже. Но это мог быть кто угодно из остальных.
Редакция утопала в ярком свете. Редакторы все еще выглядели бодрыми после дневного сна. Они ходили с кофе, смеялись, болтали по телефону, играли в компьютерные игры – в общем, откровенно убивали время, пока еще ночь намертво не привязала их к стульям и мониторам с ровными строчками предназначенных для завтрашнего номера материалов.
Анника не увидела никого из начальства, стеклянный закуток Шюмана также пустовал – все они явно где-то совещались. Она прошла к своему месту и достала из сумки ноутбук. Потерла пальцами лоб, сделала несколько глубоких вдохов, проверила автоответчик телефона у себя на письменном столе – ничего, затем мобильник – тоже никаких сообщений.
Согласно исходному плану они собирались приехать домой завтра, вечерним рейсом «Синдереллы», и быть в Стокгольме около шести. Она подняла трубку настольного телефона, набрала номер мобильника Томаса. Включился автоответчик. Анника слушала его долетавший издалека голос с неприятным ощущением в груди. Положила трубку, не сказав ни слова, достала адресную книгу с номером родителей Томаса на острове. Попыталась запомнить его. У нее, обладавшей отличной памятью на цифры, почему-то именно эта комбинация никогда не откладывалась в мозгу. Она взялась за трубку снова, сжала и не отпускала ее, пока не заныли пальцы.
