Постаралась избавиться от этих ощущений, подняла трубку стационарного телефона, по памяти набрала номер мобильника.
Комиссар ответил.
– Где ты был вчера? – спросила она и сама удивилась, как строго прозвучал ее голос. – Я звонила как сумасшедшая весь вечер.
Треск помех на линии, непонятный шум, долетавший издалека.
– У меня по горло работы. Что ты хотела?
Анника почесала голову, полистала свои записи, поняла, что не готова.
– Результаты работы экспертов, – сказала она. – Вы нашли массу отпечатков пальцев на орудии убийства и уже идентифицировали их, не так ли?
– Я сказал это вчера.
Она прикусила губу:
– Сколько?
– Только из-за отпечатков никого нельзя назвать преступником.
– Всех? Всех двенадцати?
Короткое сомнение, шорохи и шум ветра в трубке.
– Всех тринадцати, если быть точным, – сообщил он.
– И Мишель тоже? А может, она застрелилась сама?
– Такая мысль, естественно, у нас возникала, но ничто не указывает на это. Никакого письма, никакой болтовни о суициде. По нашему мнению, кто-то другой нажал на спусковой крючок, когда прозвучал роковой выстрел.
– Кто?
Комиссар расхохотался, но это был смех с налетом грусти. – Ты спрашиваешь, не подумав.
Анника промолчала, торопливо просматривала свои записи.
– Оружие? – спросила она. – Что вам известно о нем?
– Об этом я тоже говорил вчера.
– Оно же здоровенное, тяжелое и украшенное орнаментом. Антиквариат?
– Не-а. Новодел.
– Копия, значит, и чего тогда?
– Не знаю. В оригинале оно не могло стрелять боевыми патронами. Его рассверлили каким-то образом. Девица, владевшая им, особо не настроена на сотрудничество.
– Что она говорит?
– Ничего. Мы заберем ее снова, патруль уже выехал за ней.
Анника приподняла брови, сделала пометку.
– Вы задерживаете нацистку?
– Ага.
– За убийство?
– За незаконное хранение оружия. Не заостряй внимания на этом.
– Арест?
– Не думаю. Хотя никогда не знаешь наверняка.
Анника колебалась секунду, потом спросила:
– Это был кто-то из двенадцати, не так ли?
Полицейский не ответил.
– Во всяком случае, не Анна Снапхане и не Гуннар Антонссон, – сказала она.
– По-твоему, я собираюсь сыграть с тобой в десять негритят?
Не слишком уместная ирония комиссара не тронула Аннику, у нее и мысли не возникло оставить его в покое.
– Вчера ты сказал, что вы сейчас хорошо представляете, как развивались события вечером и ночью…
– Все правильно.
– …и кто-то лжет. Кто именно?
– Если бы все было так просто, – сказал он. – Все врут в чем-то. Никто не держал в руках револьвер, например.
Почему ты отбрасываешь Снапхане и Антонссона?
– Ты действительно хочешь знать или пытаешься быть ироничным?
Анника слышала, как он закурил сигарету, сделал затяжку. – Расскажи, – сказал он, судя по звуку, выпустив струю дыма.
– Я знаю Анну, – попыталась объяснить Анника. – Она никогда не смогла бы убить. А Гуннар Антонссон слишком… порядочный.
– Ага, – сказал полицейский, больше не скрывая сарказма. – Кого еще мы можем вычеркнуть из списка подозреваемых?
– Неонацистку, – ответила Анника. – Она не знает, каково это – убивать, хотя очень хотела бы попробовать.
– Откуда тебе это известно?
Его голос стал серьезным.
– А что я получу от тебя взамен?
Комиссар сделал глубокую затяжку, выдохнул в телефон, похоже, прогуливался где-то, снова жадно наполнил легкие никотином, обдумывал ответ.
– Она умерла от выстрела в голову, – сказал он. – Сперма во влагалище. Никаких следов борьбы в аппаратной. Влагалищная жидкость на орудии убийства. Почему ты считаешь, что Ханна Перссон невиновна?
Анника примерзла к стулу, казалось, спина и голова превратились в лед.
– Влагалищная жидкость на орудии убийства? Так ты сказал?
– На рукоятке, стволе, спусковом крючке. Она не могла засунуть его в себя целиком, это невозможно чисто анатомически, выходит, кто-то вводил его туда раз за разом в разных положениях, либо она сама, либо кто-то другой.
– А он был… заряжен во время всех этих… упражнений?
– Насколько мы можем судить, да.
Что-то перевернулось у Анники внутри, неприятное ощущение возникло в груди, в животе, тошнота подступила к горлу.
– Вот черт, – сказала она.
– Ханна Перссон? – напомнил комиссар.
Анника закрыла глаза, положила руку на лоб, дышала открытым ртом.
– Алло, – сказал полицейский. – Ты еще там?
Анника откашлялась:
– Она пристала ко мне на парковке и спросила, что чувствуешь, убив кого-то.
– Она знала, кто ты?
– Само собой. Просила меня рассказать, трудно ли это было, какие ощущения возникают потом, призналась, что это ее всегда интересовало.
– Она, возможно, хотела сравнить свой опыт с твоим.
– Нет, – возразила Анника. – Ее одолевало любопытство. Она не знала. Жила с этой мыслью, но так никогда и не осмелилась. Я не сомневаюсь, что это так.
– Информацию о влагалищной жидкости, конечно, сложно использовать в такой семейной газете, как «Квельспрессен», – заметил комиссар.
– Зависит от того, как напишешь, – сказала Анника, и в следующее мгновение разговор прервался.
Она сидела с трубкой в руке несколько секунд, пытаясь избавиться от чувства отвращения, еще до конца не отпустившего ее.
– Как все прошло? – крикнула Берит.
Анника положила трубку.
– Пошли пить кофе, – сказала она.
Бэмби Розенберг осторожно шла вверх по склону в направлении помещений «Зеро Телевидения». Острые частицы гравия перекатывались под тонкими кожаными подошвами полусапожек, впивались в них, и она покачивалась на ходу.
Джинсы врезались в тело. Она прибавила в весе.
Бэмби остановилась перевести дух. Движение забирало немало сил, но требовалось продолжать путь. Она прищурилась, глядя в сторону третьего этажа, пыталась различить окна Мишель. Яркий солнечный свет, который не задерживали редкие облака, мешал ей сделать это.
