– Это же револьвер. Он держал его в руке, но к нему подошла высокородная дамочка и забрала у него оружие. Потом она направилась в дом, поговорила с кем-то, а затем внутрь ворвался менеджер и переломал там все.
Анника посмотрела на девицу, сейчас она наконец стала понимать, как развивались события тем вечером.
– А что там был за автомобиль? Кто приехал в нем?
– Они забрали поп-звезду, он уже был пьяный в дым.
– Но почему тогда вы искали Мишель?
– Они собрались на кухне во флигеле, – сказала Ханна Перссон. – Толстая тетка, как там ее зовут?..
– Карин, продюсер.
– Она рассказала одну историю, случившуюся, когда Мишель взяли в штат в качестве ведущей программы. Им требовалось сделать пробный ролик с Мишель и Анной, поскольку они обе претендовали на эту работу. Проблема состояла в том, что Анна на час опоздала на запись и не успела приготовиться и загримироваться.
Анника кивнула, она помнила, как Анна переживала по поводу своей оплошности, как она плакала и проклинала идиота, сообщившего ей неверное время.
– Но это же не имело никакого отношения к Мишель?
– Еще как имело, – возразила нацистка. – Толстая тетка рассказала Анне в тот вечер, как все произошло. Именно Мишель положила листок со временем и местом в ящик для писем Анне, и, по словам тетки, она поступила так нарочно, желая убрать Анну с дороги. Услышав все это, Анна словно с ума сошла, разревелась и стала кричать, что задушит чертову сучку…
Ханна Перссон хихикнула нервно, Анника уставилась на нее:
– Она так и сказала?
Девица кивнула:
– Все сошлись в том, что Мишель надо поставить на место, поскольку она достала каждого из них. Они отправились искать ее и нашли ведь в конце концов…
В помещении нацистов воцарилась тишина, когда Анника и Ханна представили себе мертвую Мишель Карлссон, лежавшую на полу в аппаратной. Анника почувствовала, как дрожь пробежала по ее телу, стены словно приблизились к ней, ей не стало хватать кислорода. Автомобиль сорвался с места перед заколоченными окнами, проехал наискось над ее головой, бетон завибрировал вокруг.
Анника не могла оставаться здесь ни секунды больше – слишком много эмоций навалилось на нее.
– Не возражаешь, если я напишу короткую заметку о тебе в завтрашнем номере? – спросила она, поднимая сумку с пола.
Ханна Перссон с явным сожалением посмотрела на нее. – Уходишь?
– Мне надо домой, у меня двое детей. – При мысли о них у нее сразу защемило сердце.
– Но ты вернешься? – спросила нацистка.
Ее лицо было открытым, как у ребенка, взгляд смущенный и доверчивый. Из-за теней от плохого освещения кожа слегка блестела.
– Нет, – ответила Анника тихо, – скорее всего, нет.
Ханна Перссон поднялась, ее глаза изменились, сузились, потемнели.
– Почему ты пришла сюда?
Анника сделала шаг вперед, встретилась с молодой женщиной взглядом.
– Ты не должна так жить, – сказала она. – Ты сможешь получить работу и настоящую квартиру, если только…
– Не учи меня, что я должна делать!
Ее крик оглушил Аннику, она отступила на несколько шагов, ударилась пяткой о дверной косяк. Ханна Перссон сжалась как для прыжка, обнажила зубы, напомнив хищного зверя.
– У меня есть право жить, как я хочу. Убирайся к черту со своими дьявольскими нравоучениями! Исчезни! Исчезни!
Она схватила книгу, одно из пропагандистских нацистских сочинений из кучи ему подобных, и запустила в голову Аннике.
Анника пригнулась, открыла дверь, поспешила прочь по коридору, взбежала по лестнице. Музыка загрохотала снова, преследуя ее: «Борись с системой, борись с системой!» Она защитилась от нее входной дверью и теперь воспринимала только басовую партию через легкую вибрацию бетона. Стояла несколько секунд и восстанавливала дыхание, смотрела на слабый свет, который пробивался из подвала сквозь щели в забитых окнах.
«Она поступает как хочет, – подумала Анника. – Привыкла сама отвечать за себя и свои поступки, точно как я».
Несколько капель дождя попали ей в шею, она втянула голову в плечи, повернулась спиной к зданию, где только что побывала. Медленно побрела к станции, находясь в плену самых противоречивых впечатлений.
Ее поразила агрессивность Ханны Перссон, совершенно ненужная, с точки зрения остальных, но, бесспорно, важная для нее самой. Как она могла не замечать своих собственных возможностей? Почему именно она выпала за рамки общества, оказалась не у дел? С чем вообще должен столкнуться в своей жизни человек, чтобы он добровольно выбрал отчуждение?
Анника закашлялась, другая мысль тоже не давала ей покоя.
Анна Снапхане упустила свой шанс в жизни из-за Мишель. Какие эмоции она пережила, когда узнала об этом? Насколько сильно на самом деле жаждала мести, когда грозила задушить соперницу? Достаточно, чтобы перейти от слов к делу, взяться за оружие, выстрелить?
Анника покачала головой, ускорила шаг. Это было невозможно, абсолютно невозможно.
Не Анна, только не Анна.
Безусловно, моральные границы и табу у людей могут меняться под влиянием обстоятельств, но убийство кого-то из зависти или мести неизменно оставалось под запретом.
«Она никогда не сделала бы этого», – подумала Анника взволнованно.
Ее мобильный телефон ожил, она колебалась, уверенная, что это Анна. В силу сверхъестественной интуиции они думали друг о друге и звонили друг другу одновременно.
Она недоверчиво посмотрела на дисплей, незнакомый номер.
– Алло? Анника? Это Боссе.
Анника остановилась, лихорадочно искала в своей памяти.
– Кто?
– Боссе из «Конкурента». Как дела?
Она жадно схватила воздух ртом, почувствовала, как кровь прилила к лицу, Анна сразу оказалась где-то бесконечно далеко.
– Ах да, – сказала она, чувствуя дрожь во всем теле. – Замечательно. Как ты сам?
– Я тут с несколькими товарищами собираюсь выпить пива после работы, хотел спросить… нет ли у тебя желания присоединиться к нам?
У нее перехватило дыхание, она стояла с открытым ртом, не могла произнести ни слова.
«Да! – хотелось крикнуть ей. – Да! Я хочу пить пиво, и смеяться, и быть центром внимания, обсуждать газетные заголовки, и Мишель Карлссон, и придурков из «Студии шесть». Слушать старые журналистские байки и разглагольствования о ситуации в мире, хочу смотреть в глаза, от которых ко мне идет тепло, сидеть близко, хочу к вам! Хочу веселиться».
– К сожалению, – вздохнула она, – мне… надо домой.
– Ага, о’кей.
Голос в трубке не смог скрыть разочарования.
