Она крепко сжала губы, стараясь не показать, какой ценой ей дались эти слова.
– Ну тогда так. – Боссе попытался засмеяться. – Значит, когда-нибудь в другой раз?
Анника зажмурилась, почувствовала, как слезы подступают к глазам.
– Об этом не может быть и речи, – прошептала она.
– Ладно, извини. Просто… твой голос вроде звучал так радостно, когда ты ответила.
В трубке воцарилась тишина.
– Мне жаль, – произнесла она в конце концов.
– О’кей. Всего хорошего.
Анника нажала на кнопку отбоя.
Она бросила взгляд вперед. Перед ней раскинулась прямая как стрела, бесконечная улица. Дождь усилился, она наверняка промокнет насквозь, пока доберется до станции.
Анника накинула на голову капюшон куртки и побежала.
Измученный Томас сел за кухонный стол с коньяком и газетой. Его голова гудела от голосов и мыслей, он пил алкоголь большими глотками, чтобы заглушить их.
Южная Корея, Международный экономический форум. Да, черт побери, его выбрали в качестве лидера следующего поколения.
Строгий голос в голове сразу же запротестовал: Сунг Джун просто захотел поболтать о старых временах, вот истинная причина.
Томас открыл иностранное издание, потер глаза, строчки на английском запрыгали вокруг словно кролики.
Он должен быть там с 2 по 12 сентября, Анника может попытаться помешать ему.
Он раздраженно перевернул лист, попробовал прочитать следующую статью.
– Я боюсь.
Томас поднял глаза от газеты, увидел сына, стоявшего в дверном проеме. Одеяло и игрушечный мишка в руках, палец во рту.
Страшное уныние охватило его.
– Послушай, сынок, – сказал он, – ты должен пойти и лечь спать. Мы же говорили об этом.
– Но я немного боюсь.
Томас какое-то мгновение боролся с усталостью и наконец сдался:
– Я уже трижды укладывал тебя, Калле. Теперь ты должен вернуться в свою постель. Вот так, отправляйся сейчас.
Он демонстративно уткнулся в газету.
– Я хочу к маме. Где мама?
– Калле, – сказал Томас, не поднимая глаз на него. – Прекрати сейчас же! Мы смотрели под кроватью несколько раз, там никого нет. Иди и ложись.
Мальчик удалился, темнота сомкнулась за ним, стоило ему переступить порог.
Томас наклонился к столу, уткнулся лбом в ладони, прислушался. Тишина. Ни звука не долетало ни из чрева квартиры, ни со стороны лестничной площадки. Их жилищно-строительная фирма отключила центральное отопление на лето, и сырость от продолжающегося снаружи дождя, казалось, пробралась в каждый уголок.
Он с раздражением отбросил газету в сторону. Вот что значит жить в многоквартирном доме. Ни о чем нельзя даже заикнуться, какой-то бюрократишка сидел и решал, замерзать ему или нет. Будь у них, по крайней мере, кооперативная квартира, он мог бы войти в правление и хоть как-то влиять на происходящее, но все было иначе, когда речь шла о социальном жилье.
Он допил коньяк, поднялся, принес бутылку из серванта и налил себе еще.
Подумать только, как можно устать с детьми.
Он снова сел за стол, поднял бокал с ароматной жидкостью, покрутил его в руке.
Пожалуй, из-за этого он не мог работать так много, как следовало бы. Ему не хватало времени и энергии. Не будь у него детей, он, наверное, уже получил бы новое задание Ассоциации муниципалитетов, занимался бы исследованием развития шведских регионов. Они, пожалуй, захотели бы, чтобы он остался, будь у него возможность выкладываться побольше.
Какой-то звук долетел до него из прихожей, он замер, прислушался. Потом резко поднялся, пошел к двери, открыл ее и включил свет.
Калле стоял в самом дальнем углу, дрожал от слез, смотрел на отца широко открытыми и полными упрека глазами. Томас уставился на него, охваченный самыми противоречивыми чувствами.
– Вот как, – сказал он, – ты, значит, здесь?
Подавил нотки раздражения, призвал на помощь все свое терпение. Подошел к трехлетнему сыну и наклонился к нему. Тот отвернулся к стене.
– Послушай, Калле, ты должен сейчас спать, чтобы утром пойти в садик, ты же знаешь.
Он положил руку на плечико сына, но ребенок отстранился, дрожа от рыданий.
– Ты плохой. Я хочу к маме.
– Перестань. – Томас заключил сына в объятия. – Хватит уже.
Мальчик закричал, тело его напряглось, он вцепился отцу в волосы.
– Прекрати сейчас же! – заорал Томас, освобождая от рук сына свою шевелюру.
Ребенок кричал и вырывался.
Внезапно потянуло сквозняком, и Томас замер от неожиданности. Анника стояла в прихожей, черным силуэтом выделяясь в свете, падающем с лестничной площадки.
– Что вы делаете? – спросила она тихо и закрыла входную дверь.
– Он не желает спать! – воскликнул Томас и поставил сына на пол.
Мальчик выронил одеяло и медвежонка и бросился к маме.
Томас видел, как она опустила куртку и сумку на пол, встала на колени с вытянутыми вперед руками, ребенок упал в ее объятия. Она сидела на полу, качала его и ласково что-то нашептывала. Калле через несколько мгновений перестал плакать. Спустя несколько секунд уже хихикал – так весело он никогда не смеялся с Томасом. Анника улыбалась ему, гладила по голове.
– Сейчас я отведу тебя в кроватку, потом мы вместе уложим спать мишку, – сказала она. – Где у нас мишка?
Мальчик с кислой миной показал в сторону Томаса.
Анника укоризненно посмотрела мужу в глаза, потом подошла к спальным принадлежностям сына, подняла их.
– Ты балуешь его, – сказал Томас.
– Заткнись, – тихо ответила Анника сквозь сжатые зубы. Он напрягся, почувствовал, как кровь прилила к лицу.
Но она была уже далеко, в детской комнате, шепот и хихиканье долетали оттуда.
Томас вернулся в кухню, допил коньяк, налил себе еще. – Отлично, – сказала Анника, войдя туда и увидев, как он одним махом опустошил бокал. – Просто замечательно. Пей, дорогой, тогда все будет гораздо лучше.
Она взяла себе стакан, наполнила его водой из-под крана, села за кухонный стол.
– Ты знаешь, который час? – спросил Томас.
Анника молча пила воду.
– По-твоему, нормально приходить домой в такую пору? Ты вообще представляешь, каково мне заботиться обо всем? Как ты вообще додумалась переложить на меня все домашние дела?
– Кончай, – произнесла она абсолютно равнодушным тоном.
– С чем? – спросил Томас, вылил в себя остатки коньяка и поперхнулся. – С чем я должен кончать? Заботиться о твоих детях? О твоей квартире? О твоем грязном белье?
