Как показывают хотя бы приведённые упоминания бояр в описании «народной скорби» по умершим князьям, бояре в летописи вообще далеко не всегда упоминаются в числе «дружины» или в связи с ней. А. А. Горский зато указывает на то, что в начальном летописании бояре преимущественно упоминаются с князьями, а в нескольких случаях о боярах, сопровождающих того или иного князя, сказано как о «своих» для князя или «его», княжеских (ср., например, выше в сообщении о гибели бояр Мономаха)
[888]. Он противопоставляет эту ситуацию позднейшей, когда в летописании XII в. более или менее регулярно появляются определения бояр по местности – киевские, ростовские и т. п.
[889] Таким образом, ранее, до XII в., бояре – «свои» для князей и входят в их «дружины», а с XII в. они «"привязываются" к территориям, на которых расположены их вотчинные владения».
Однако, тезис об «институте дружины» и его распаде в XII в. эти аргументы не могут подкрепить. Во-первых, в этих определениях летописцев позднейшего времени привязка к местности не должна рассматриваться как какой-то решающий признак– вполне возможно было альтернативное обозначение. Так, в одном и том же рассказе, который дошёл до нас в двух древних обработках (XII в.), об одних и тех же людях говорится по-разному. В Ипатьевской летописи: «галичьскии же мужи почаша молвити кн(я) зю своему Ярославу»; в Лаврентьевской: «здумаша боляре Володимерковича и рѣша князю своему»
[890]. Очевидно, оба словосочетания– «галичские мужи» и «боляре Володимерковича» – обозначали одно и то же: знатных людей на службе галицкого князя Ярослава Владимировича. Летописцы используют их равноправно, и это настолько же естественно, насколько естественно назвать князя двумя разными способами – по имени или по отчеству.
Во-вторых, всё-таки обозначения по местности попадаются и в начальном летописании, по крайней мере одно – «вышегородьскыѣ болярьцѣ»
[891]. Это упоминание происходит из «Повести о убиении» Бориса, присутствующей как в ПВЛ, так и в Н1Лм, а значит, восходящей, как минимум, к НС. А. А. Шахматов, впрочем, считал возможным отнести создание этого текста «ко второй четверти XI в.»
[892], а в недавнем исследовании он отнесён к творчеству летописцев 1070-х гг.
[893]
В-третьих, не надо забывать, что для XII–XIII вв. мы имеем дело с разными локальными летописными традициями, а для XI в. располагаем только киевской (и НС, и ПВЛ – это киевское летописание). Отсутствие обозначения бояр по местности может быть связано просто с тем, что речь шла в основном о киевских боярах, и летописец не воспринимал их как некий отдельный или чуждый элемент и не считал нужным определять их по территориальной принадлежности.
Само по себе определение «свои» не говорит ни о чём, кроме того, что бояре служат тому или иному князю или поддерживают его в тот или иной момент. В летописании XII–XIII вв. тоже нередко встречаются замечания о боярах как «своих» для того или иного князя
[894]. Одного указания на то, что в каких-то случаях бояре определяются как «свои» для какого-либо князя или упоминаются в качестве или в составе «дружины» вокруг князя, совершенно не достаточно для определения их как «дружинной знати». Ещё В. В. Сергеевич отмечал, что и в летописных известиях XIV–XV вв. бояре упоминаются и с указанием князя, которому служат, и по территориально-географической принадлежности, и призывал не придавать этому значения
[895].
Местоимение свой (для определения отношения к князю) не должно обязательно подразумевать какую-то «дружинную» или «служилую» связь просто потому, что употребляется далеко не только применительно к боярам или каким-то другим людям, состоящим на княжеской службе. Так, в договорах Смоленска с Ригой и Готским берегом XIII в., заключённых формально от имени того или иного князя, неоднократно упоминаются равноправно «свои мужи» и «свои смолняне», а в договоре 1229 г. фигурирует «свой лучший поп Еремей», которого князь Мстислав Давыдович послал для заключения соглашения. Эти «свои мужи» в договорах – вообще все горожане, включая купцов, бояр и княжеских людей (например, тиунов)
[896]. Разумеется, ни о каком «институте дружины» тут говорить не приходится, и уж, во всяком случае, священник к нему точно никакого отношения иметь не может.
Наконец, выше уже отмечалось, что в памятниках древнерусской литературы боярами обозначалась знать самых разных народов и разных времён. И летопись не представляла здесь исключения. Так, например, в части Н1Лм до конца Х в., которая специально анализировалась в главе II, боярами обозначена знать не только киевского князя, но и византийского императора и египетского «царя» (фараона)
[897]. В оригинальных известиях ПВЛ, не имеющих соответствия в Н1Лм, слово бо(л)яре употребляется также для обозначения болгарской знати
[898], польской
[899] и венгерской
[900]. Причём о польской знати сказано тоже с определением «свои», но только это местоимение имеет в виду совсем не правителя: во время «мятежа» в Польше «вставше людье избиша еп(и)с(ко)пы и попы и бояры своя». «Бояры» здесь «своими» оказываются для поляков в целом.
Если бы слово бо(л)ярин имело узкоспециальное значение служилых людей, состоящих в особой организации «дружины» киевских князей, то таких обозначений в летописных рассказах не появилось бы. Ведь летописцы прекрасно осознавали, что социальное устройство и характер знати в других странах так или иначе, а особенно кардинально в Византии, отличались от Руси. Однако они исходили, очевидно, из одного смысла слова – представитель социальной и правящей (политической) элиты, – ив этом смысле древнерусская знать не отличалась принципиально от знати других стран и государств.
