В силу такой текучести не удивительно, что с течением времени могла меняться и терминология – определения разных видов знати могли менять смысл и постоянно появлялись новые обозначения для лиц из nobility by service, стремившихся к выдвижению благодаря протекции правителя. Так, в англо-саксонской Англии гезитов (gesíťh) сменяют тэны (thegn). Изначально обоими словами обозначались приблизительно одни и те же лица – королевские слуги. Gesíth – более древнее обозначение (VII–IX вв.), оно исчезает тогда, когда складывается землевладельческая знать, а слой людей, зависимых от милостей правителя, стал обозначаться относительно более новым термином thegn (слуга, этимологически родственное древнерусскому тиун). Постепенно тэнами стали называть вообще знатных людей, а ещё позже, к XII в., тэны становятся частью класса рыцарей, для обозначения которых входит в употребление термин knight (родственное с немецким Knecht – слуга)
[1067].
Похожие смены одних обозначений другими мы видим и на Руси, но наиболее характерный пример в этом смысле представляет слово дворянин, сначала обозначавшее слугу (причём, по-видимому, не только княжеского, но и боярского), а позднее ставшее обозначением всего класса знати
[1068].
В немецкой медиевистике существует специальный термин, который ввёл в научный оборот Г. Телленбах, – Königsnähe: «близость к королю». Имеются в виду разные способы поддержки со стороны правителя, которые помогали сделать карьеру при дворе, а также и сам результат этой поддержки – то есть высокое место в политической элите и тот ореол власти, который окружал людей, выступавших от имени короля, и придавал им авторитет в глазах «простых смертных». Применительно к раннесредневековым государствам этот термин удачно описывает совокупность формальных и неформальных механизмов служебно-политического продвижения к «командным высотам». Кроме того, он позволяет избежать противопоставления «служебной» и «родовой» знати, потому что Königsnähe предполагается необходимым элементом карьеры для всякого желающего пробиться к этим высотам вне зависимости от его происхождения
[1069]. Без этой «близости к королю» сохранить высокий социальный статус на протяжении хотя бы двух-трёх поколений было практически невозможно, потому что только она давала доступ к honores – важнейшим прибыльным должностям государственных управления и суда. А доходы от участия в «публичной» сфере управления имели существенно большее значение по сравнению с доходами от частного землевладения ещё в IX-Хвв.
[1070] и играли большую роль и позднее.
Для некоторых Königsnähe была важнейшим и даже, может быть, единственным фактором карьеры. Однако для других играли роль и другие факторы – наследство, родственные связи, удачный брак и т. п. Благородное рождение не было достаточным само по себе для карьеры и получения места в составе знати, но всё-таки именно оно давало ту «стартовую площадку», с которой начиналась карьера большинства представителей знати. И разумеется, оно ценилось в глазах современников. Об этом источники дают недвусмысленные свидетельства, из которых можно привести одно из самых известных и многократно цитируемых.
Франкский историк IX в. Теган в жизнеописании Людовика Благочестивого, обрушивая резкую критику на архиепископа Реймсского Эббона, обвиняет того в предательстве и неблагодарности по отношению к Людовику. По утверждению Тегана, Эббон происходил из лично зависимых крестьян и был вознесён благодаря протекции Людовика. Упрёк в неблагодарности Теган сочетает с издёвкой относительно низкого происхождения Эббона и выражается следующим образом: «О, как ты отблагодарил его! Он сделал тебя свободным, (но) не благородным, ибо это невозможно (fecit te liberum, поп nobilem, quod impossibile est)»
[1071].
Хотя эти слова допускают разные трактовки
[1072], но всё-таки главный смысл в них очевиден – автор считает, что сделать человека nobilis (знатным) было невозможно в силу одного лишь повеления короля. Очевидно, благородный статус предусматривал нечто большее– знатным надо было родиться, или, во всяком случае, чтобы называться nobilis, надо было обладать целым рядом свойств, которых Эббон, хотя бы и вознесённый на высокие должности королевской протекцией, не имел.
Таким образом, были разные факторы, которые поддерживали и укрепляли знатный статус, но в раннее Средневековье важнейшими среди них были два – рождение в семье, уже имеющей такой статус, и доступ к центральной политической власти. В соответствии с этими факторами можно условно разделять знать на «родовую» и «служебную», но надо понимать, что оба фактора действовали одновременно и взаимодействие двух видов знати никогда не превращалось в полное подавление одного другим. В европейских государствах раннего Средневековья нет примеров, когда бы знать родовая превращалась в своего рода касту, лишая правителя возможности продвигать своих слуг, или, наоборот, все представители высшего социального слоя превращались в его служебников. В позднее Средневековье знать обретает более устойчивые формы и больше единства (прежде всего, благодаря юридическому оформлению привилегий), а стремление монархии обеспечить себя послушными исполнителями и проводниками своей воли находит новые формы (развитие бюрократии и др.) и наталкивается уже на иные препятствия (знать борется за свою независимость на сословных началах). В любом случае, при всём разнообразии отношений правителя и знати в Средние века в разных регионах Европы, знать, с одной стороны, всегда оставалась приобщённой в той или иной мере к публичным институтам власти во главе с правителем и к «придворной» жизни, а с другой– никогда не оказывалась подчинённой правителю в положении лишь инструмента власти и проводника указов, спущенных сверху.
Попытки историков найти некую общую парадигму этих отношений приводят их в конечном итоге к мысли, что они строились на внеинституциональной договорно-согласительной основе в постоянном поиске компромисса и баланса различных интересов. Раннесредневековые политии представляются, по выражению Т. Рейтера, как «правление олигархий, нацеленных преимущественно на сотрудничество (kingdoms governed by largely cooperative oligarchies)»
[1073]. Смысл политического процесса заключался не в том, что «сильный правитель» должен был сломить сопротивление знати или, наоборот, «реакционная феодальная» знать должна была подчинить его своей воле, а в том, что политическая элита старалась скоординировать разные интересы и устремления в своей среде, снизив вероятность конфликта. Эти усилия протекали не столько по неким установленным нормам и в рамках неких институтов, сколько по неписаным правилам, которые диктовались обычаем и практикой (в широком смысле этого слова) и выражались часто в специфических формах «символической коммуникации» (термин Г. Альтхоффа). Силы, которые блюли свои интересы, но были в то же время взаимозависимы, должны были постоянно договариваться о некоем modus vivendi. В такой системе отношений, конечно, нередки были трения и разногласия, но общие («классовые») интересы и понимание необходимости стабильности заставляли в целом сохранять мир. Правитель выступал не только символом общественного согласия, но и фактически главная его задача заключалась в урегулировании интересов различных политических сил, ведомых, как правило, теми или иными представителями знати. Важнейший инструмент, который был в его руках для влияния и давления на знать, – это манипулирование разными кланами, группировками и группами в её среде и протекция отдельным доверенным лицам (часто низкого социального происхождения).
