Таким образом, попытка Сороколетова более конкретно определить социально-политическое содержание древнерусского слова дружина по сравнению со значением «войско» привела лишь к одному уточнению: в ряде случаев, особенно в летописи, может иметься в виду не просто некое войско, а «приближенное к князю постоянное войско». Практически так же определял значение слова и А. С. Львов по данным «Повести временных лет» (ПВЛ): «постоянное воинское соединение, находящееся при князе»
[354]. Но ясно, что хотя это значение и более узко по сравнению со «спутники» или «войско, военные силы вообще», оно недостаточно конкретное, чтобы видеть в нём какие-то социальные группы или политические институты. Войско под началом князя или даже военная организация, функционирующая более или менее на постоянной основе, могли ведь состоять из самых разных социальных элементов и имели весьма опосредованное отношение к процессам и механизмам принятия политических решений. Очень разными могли быть и отношения, которые связывали с князем людей, состоящих в войске.
На противоречивость высказываний Сороколетова в дальнейшем не было обращено внимание, и тезис, выдвинутый им, но не подкреплённый данными источников, об особом третьем значении лексемы был признан без всяких оговорок даже в авторитетных словарях. Например, «Словарь древнерусского языка (XI–XIV вв.)» таким образом определяет это особое значение: «ближайшие люди князя, княжеский совет и княжеское постоянное войско в древней Руси»
[355]. Здесь, правда, не говорится, как у Сороколетова, об «организации» и «органе», но указание на «совет» и «постоянство» подразумевает как будто институциональную оформленность дружины, хотя возникает сразу вопрос, что же создавало эту оформленность, если связь «ближайших людей князя» и его «совета» со всем «княжеским войском» (естественно, весьма разнородным) была более или менее условной и опосредованной.
Нетрудно заметить, что стремление «терминологизировать» слово дружина и увидеть в нём прямое отражение некоего не только военного, но и социально-политического института восходит к устойчивой историографической традиции XIX-XX вв. (ср. ссылки Сороколетова на историков). Если при этом у лингвистов и филологов наблюдаются ещё некоторые колебания, то историки, как правило, более однозначны и прямолинейны. Характерным примером в этом отношении может служить работа датского историка Кнуда Рабека Шмидта, суждения которого вполне укладываются в эту традицию, а формулировки часто удачно выражают то, что только подразумевается в трудах классиков этой традиции. Шмидт, опираясь, главным образом, на данные ПВЛ, даёт такое определение дружины (в главном, по его мнению, значении древнерусского слова, помимо спутники и войско"): «постоянное учреждение (eine feste Einrichtung), состоящее из мужчин, которые связаны с киевскими князьями тесными (личными) узами; они (или некоторые из них) действуют как личная охрана князя и живут за его счёт; другие получают (как и сами князья) долю из взимаемой дани и имеют земельные владения вокруг Киева»
[356]. Это определение выглядит крайне странно: трудно представить себе, что это может быть за «постоянное учреждение», которое объединяет столь разнородные социальные группы, как личных охранников князя на его содержании и, с другой стороны, землевладельцев, имеющих доступ к распределению государственных доходов (дани). Историк как будто лишь точно следует летописи, но картина в результате получается противоречивой и неясной. Может быть, был прав X. Ловмяньский, который, как раз критикуя работу Шмидта, указывал на «непригодность» летописного обозначения в качестве научного понятия (ср. выше во введении к данной главе)?
Для ответа на поставленный в начале раздела вопрос предлагается следующая методика. Для последовательного подробного анализа содержания слова дружина берётся только некоторая часть летописного текста древнейшего происхождения. Затем результаты, полученные из этого анализа, сравниваются с некоторыми другими примерами в древнерусских памятниках, и этого будет вполне достаточно, чтобы выяснить главное в семантике и употреблении этого слова. Отталкиваться я буду от значений, уже выясненных мной выше по старо– и церковнославянским памятникам, с учётом наблюдений и выводов специальных терминологических работ.
1. Древнейшее летописание
Текст, который анализируется в этом подразделе (параграфе), – это часть Новгородской Первой летописи младшего извода (Н1Лм) до 6504 (996) г., в которой, согласно схеме летописания А. А. Шахматова, отразился свод, предшествующий ПВЛ, – так называемый «Начальный свод» (НС) – и сохранился тем самым в целом более древний летописный пласт (см. о шахматовской схеме во «Введении»).
Обращение именно к этому тексту обусловлено исходной целью последовательно учитывать достижения летописной текстологии. До сих пор такой подход не пользовался популярностью в терминологических исследованиях. Ни Ф. П. Сороколетов, ни А. С. Львов практически не использовали Новгородскую Первую летопись. К. Р. Шмидт анализировал ПВЛ и только Синодальный список Н1Л (или Новгородскую Первую летопись старшего извода – Н1Лс), который, как известно, не имеет начала и излагает события лишь с конца статьи, предшествующей статье 6525 (1018) г. Сравнение ПВЛ с Н1Лм, которое могло бы показать, какие изменения в том или ином случае претерпевает употребление того или иного термина в летописных текстах разного происхождения, он не провёл. Автор, издавшая целый ряд статей об обозначениях лиц, принадлежавших к элите древнерусского общества, только в одной статье (где не касается дружины) последовательно разделяет терминологию в ПВЛ и Н1Л
[357]. Таким образом, в терминологических работах практически не использованы возможности увидеть трансформацию текста, а значит, и соответствующих терминов, в ПВЛ по сравнению с предшествующим этапом летописания, и, тем самым, проверить, развить или дополнить гипотезу Шахматова о НС.
Разумеется, вопрос о древнейших этапах летописания на Руси может решаться по-разному, но в любом случае часть Н1Лм до 6504 г. – это удобный текст для терминологического разбора, поскольку он чётко отделён от повествования о событиях XI в. и представлен одной группой списков, расходящихся между собой только в отдельных чтениях. Все упоминания слова дружина в этой части летописи анализируются далее каждое в соответствующем контексте, и предлагается, насколько это возможно, определение происхождения этого контекста согласно представлениям об истории начального летописания Шахматова и его последователей.
