А. А. Горский обращает внимание также на известие киевского происхождения о борьбе Мономашичей и Ольговичей в 1136 г. В описании одного из сражений говорится, что «дружина лучшая» князей-Мономашичей «погнаша» бежавших с поля битвы половцев, а затем выясняется, что эта лучшая дружина состояла из киевских бояр во главе с тысяцким
[472]. Горский делает вывод, что этим выражением обозначался «тот же привилегированный служилый слой, о котором говорится в ПВЛ под 1093 г.»
[473]. Фактически, конечно, речь шла о киевской знати. Вопрос только в том, можно ли рассматривать выражение «лучшая дружина» как terminus technicus для её обозначения. Некоторые соображения заставляют ответить на этот вопрос отрицательно.
С одной стороны, есть случай, когда тем же самым выражением обозначены совсем другие люди: не знатные киевляне, а окружение половецкого князя Итларя, пришедшего на мирные переговоры к Мономаху в Переяславль. В ПВЛ по ЛаврЛ о них сказано: «с лѣпшею друж[и]ною», а по ИпатЛ: «с лучшею дружиною»
[474]. Газумеется, члены посольства Итларя не были какими-то случайными людьми, но ведь и как «привилегированный служилый слой» половецкого общества (противопоставленный некоему «младшему» служилому слою) их нет оснований рассматривать.
С другой стороны, можно думать, что выражение «лучшая дружина» в сообщении Киевского свода использовалось просто для обозначения лучшей «ратной» готовности (опыт, снаряжение и т. д.) людей, которые погнались за половцами. «Лучшими» в данном контексте (батальные сцены) они были с точки зрения не социальной, а военной (другое дело, что фактически лучше экипированы и были знатные и богатые). И в летописи мы находим определение военных способностей «дружины» с помощью слова добрый, сравнительной степенью которого было лучший. В Галицко-Волынской летописи в уста одного из героев вкладывается похвала войску под рукою князя Даниила Романовича: «Данило, добру дружину держиши, и велици полцитвои»
[475]. Выражение «добра дружина» характеризует лишь качество военных сил под командованием князя.
В таком же военном контексте в «Повести об ослеплении Василька Теребовльского», вошедшей в состав ПВЛ, и в Киевском своде конца XII в. под 6658 (1150) г. появляется выражение «дружина своя молотшая». В первом случае – в словах Василька, вспоминавшего о своих военных планах: «реку брату своему Володареви и Д(а)в(ы)д(о)ви: даита мне дружину свою молотшюю, а сама пиита и веселитася. И помыслих на землю Лядьскую…»
[476] Во втором – в словах Изяслава Мстиславича, обращенных к его брату Владимиру с приказом, как вести военные действия (это был эпизод войны с Юрием Долгоруким): «поѣди ты на Бѣлъгородъ передомъ, а мы вси пущаемъ с тобою дружину свою моложьшюю…»
[477]. В этих словах под «дружиной молодшей» подразумевались прежде всего люди просто менее эффективные в военных действиях, чем та «лучшая дружина», о которой речь шла в предыдущем примере. Кто были люди этой «дружины молодшей» с точки зрения их статуса и происхождения, неясно, но ничто не мешает исходить из прямого смысла слова и думать, что имелась в виду, прежде всего, просто молодёжь. Этот второй вариант понимания выражения кажется более вероятным ввиду упоминания в летописных свидетельствах XI–XIII вв. таких слов и выражений, как «молоди», «молодь», «люди молоды», «кметии молодые» и, наконец, «молодци»
[478] —во всех случаях речь идёт о военных предприятиях, и имеется в виду просто молодёжь, пылкая и скорая до «рати», но часто недостаточно опытная, а может быть, к тому же, экипированная не по «высшей категории». Где-то о них могли сказать нейтрально – «дружина молодшая» или «люди молоды», но в каких-то контекстах подчеркивались их особый боевитый задор и богатырская удаль (отсюда особый смысл слова молодец). На мой взгляд, эти упоминания молодых людей вполне можно рассматривать как отражение реальной ситуации в придворной среде, хотя вполне справедливо недавно П. Жмудзки подчеркнул, что участие молодёжи в военных действиях становится своего рода общим местом в средневековых описаниях образа жизни молодых правителей (или наследников престола) и, особенно, в батальных сценах
[479]. Обращая внимание на молодых людей, средневековые авторы смотрели на них, как правило, именно с точки зрения военного этоса, а не социальной, и фактически во многих случаях, насколько можно судить, речь шла совсем не о худородных «низах», а о знатной молодёжи.
Так или иначе, в приведённых летописных упоминаниях «лучшей» и «молодшей» «дружин» какая-то социальная характеристика, вероятно, заложена, но она явно вторична. Разумеется, среди бояр и боярских отпрысков больше людей, которые могут позволить себе хорошее вооружение, могут содержать сами военных слуг и т. д., и они составят скорее «лучшую дружину» – то есть "лучшее (княжеское) войско". Но, с другой стороны, среди боярских отпрысков могли оказаться и люди совсем небогатые. Сначала эти люди отличались фактически более скромными положением и материальным состоянием, но позднее их обозначение стало термином, указывающим на целую социальную категорию (низшую знать), – «дети боярские»
[480]. А вместе с тем вполне естественно предполагать (хотя прямых данных у нас нет), что на княжескую службу могли поступать и просто лично свободные молодые люди (например, горожане), которые составляли– по крайней мере, с точки зрения функциональной (то есть с точки зрения их средств и военной экипировки) – одну группу с представителями измельчавших знатных родов. И именно с этой точки зрения, в контексте описания военных действий, где все прочие различия, кроме чисто функциональных, отходят на второй план, все они вместе могли быть обозначены как «дружина молодшая» – то есть «второстепенное (княжеское) войско».
В летописях встречается ещё одно определение «дружины» – «передняя». А. А. Горский приводит два примера с этим определением, но в них как раз не видит «социального содержания» и считает, что имелся в виду «передовой отряд» в военном походе. В одном случае с ним, видимо, надо согласиться – относительно известия о походе Мстислава Андреевича зимой 1171/1172 гг. на волжских болгар
[481]. Но в другом случае социальный смысл выражения кажется совершенно очевидным. В Н1Л сообщается о встрече новгородского князя Ярослава Владимировича с полоцкими князьями в Великих Луках с целью договориться о будущих походах «любо на литву, любо на чюдь» (1191 г.). Встреча имела дипломатический и политический характер. О военном сопровождении ни полоцких князей, ни Ярослава не говорится. Упоминается лишь, что Ярослав на встречу «поя съ собою новъгородець передьнюю дружину»
[482]. Это указание вполне понятно, так как планировать крупные военные акции без представителей города новгородский князь не мог. Этими представителями могли быть только знатные люди; они-то и обозначены как «передняя дружина». В таком определении новгородских бояр нет ничего уникального – например, под 6662 (1154) и 6701 (1193) гг. они же названы «передний мужи»
[483].
