Эта «дружина» Александра Невского, в самом деле, весьма разнородна, но ни о каких «старшей» и «младшей» её частях здесь не упоминается. Принципиальные «разграничительные» линии среди этих людей здесь собственно две: с одной стороны, между новгородцами и людьми князя, пришедшими с ним в Новгород, а с другой– между знатью (боярами) и остальными людьми. Впрочем, различие между новгородцами и не-новгородцами имеет более или менее относительное значение. Оно было подчёркнуто только в данном случае, и то непоследовательно – в списке героев новгородцы не отделены совершенно от княжеских людей (Яков, ловчий князя, «вклинился» между Сбыславом Якуничем и Мишей). Между тем, мы знаем, например, что потомки Гаврилы Олексича (а может быть, и Миши – в зависимости от того, с какими лицами, известными из других источников, отождествлять его и род Мишиничей) состояли не только в числе новгородской знати, но и дали ветвь, которая закрепилась при дворе московских князей
[505]. И естественно, такое различие между «туземцами» и «чужаками» не было исключительной особенностью Новгорода. Ведь большинство князей домонгольской Руси никогда не сидели только на одном «столе», а переходили из одной земли и «волости» в другую, и наличие у них на службе людей «местных» и «пришлых» было нормальным явлением
[506]. О том, что происхождение княжеских людей могло быть самым разным, говорит в данном случае замечание жития, что ловчий Александра происходил из Полоцка.
Более существенным, по крайней мере для стороннего наблюдателя, было социальное деление людей в окружении князя. Оно состояло в отличии бояр от прочих людей. Согласно Житию, в Невской битве принимали участие, кроме бояр (к новгородским надо, видимо, прибавить Якова, ловчего Александра), также их «дружины». Выше были приведены данные, из которых следует, что у бояр были свои отроки (у Свенельда и у Ратибора). Очевидно, эти отроки (а может быть, и вообще всякого рода зависимые люди) и составляли боярские «дружины»
[507]. У князя, как и у бояр, тоже были такие зависимые люди, отличавшиеся от знати. В древности они тоже назывались отроками, в XII в. появились разные другие термины (милостники, детские, дворяне и др.), а в Житии о них сказано наиболее общим названием слуги, которое в XIII в. закрепилось как terminus technicus
[508]. Их представлял последний из героев в списке – некий Ратмир, «от слуг» Александра. Ратмир, кстати, единственный из всех шести перечисленных героев погиб в битве, и это может косвенно свидетельствовать о большей уязвимости «слуг» по сравнению с боярами, которых защищали их «дружины». Видимо, княжеские военные слуги были фигурами более заметными, чем боярские, – во всяком случае, источники, насколько я знаю, не сохранили ни одного имени кого-либо из боярских слуг, возможно, лишь за одним исключением
[509].
Наконец, в списке был указан Савва, «от молодых людии». Его место впереди Ратмира, но после всех бояр. Если думать, что список был составлен согласно некоей иерархии (а это выглядит вполне естественным и уместным), то «молодые» оказываются статусом ниже бояр, но выше княжеских «слуг». Выше в связи с разбором выражения «молодшая дружина» было высказано предположение, что под «молодыми» подразумевались хуже экипированные в военном отношении люди, которые часто или преимущественно и были собственно в молодом возрасте. Вероятно, социальное происхождение их могло быть разным. Упоминание Саввы в Житии Александра Невского этой мысли никак не противоречит. Савва мог быть молодым человеком боярского происхождения или просто свободным, сохранявшим относительно самостоятельное положение (в отличие от слуг).
Разбор данных Жития о людях, окружавших князя, переводит уже из сферы терминологии в область социальной истории, – но об этом речь пойдёт в следующих главах. В заключение же этого раздела стоит отметить, что упоминание дружины в Житии Александра Невского не является исключительным в памятниках XIII в. Слово употреблялось в летописях и других нарративных памятниках и в эпоху после монгольского нашествия. Этот факт обычно игнорируется или затушёвывается историками, которые видят в древнерусском слове дружина обозначение некоей организации или корпорации «служилых» людей домонгольского времени и делают акцент на широком употреблении слова в летописании конца XI – начала XIII в.
[510] Между тем, оно присутствует не только в летописании XIII в. (это признаётся и этими историками), но встречается и позднее. Так, в Рогожском летописце, одном из древнейших сохранившихся летописных списков (конец 1440-х гг.), в известиях за XIV в. (московское и тверское летописание) слово дружина употребляется около 30 раз (ср. 35 упоминаний в известиях НС за конец IX–X в.), и из них два раза в значении люди/войско князя (в остальных случаях – значения «свои, спутники, товарищи» и «войско, отряд»)
[511].
Нельзя, конечно, отрицать, что частотность использования этого слова в ПВЛ, в Киевском своде конца XII в. и владимирском летописании конца XII – начала XIII в. наиболее высока и что в этих текстах оно выступает в значении "люди/войско князя" преимущественно, а в более поздних – лишь эпизодически. Однако, объяснить это обстоятельство можно по-разному, и совсем не обязательно с помощью идеи о дружине как институте или корпорации.
Если, как выясняется, слово не имело терминологического значения и лишь приблизительно указывало на некий круг лиц (то более широкий, то более узкий), причастных к власти и выдающихся в социальном плане, то его активное употребление в текстах конца XI–XII в. говорит, на мой взгляд, о том, что сам этот круг лиц в то время не был устойчивым и ясно оформленным. Простое перечисление разных наименований XI–XII вв. для лиц, которых историки обычно относят к княжеским людям («дружине»), показывает, что они составляли очень разные и даже, видимо, разношёрстные группы и слои. Отроки, гриди, огнищане, детские, пасынки, милостники, дворяне – если перечислять только те из наименований, которые указывали явно на отдельные категории княжеских слуг, но не учитывать обозначения полу– или несвободных слуг (например, тиуны) и названия, которые можно (хотя и не всегда обязательно) трактовать как указания на должность (ябетник, мечник, вирник, староста и др.). В XIII в. большинство этих наименований исчезают, и вплоть до середины XV в. для обозначения княжеских людей довольно последовательно используется формула «бояре и слуги» (причём в разных источниках– как нарративных, так и документальных
[512]), пусть даже и выделяются среди бояр некоторые прослойки, а среди слуг упоминаются, например, слуги вольные или «слуги под дворским» (потом слуг сменяют дети боярские). Бояре и слуги в XIII – первой половине XV в. – это уже, действительно, настоящая терминология, и она, очевидно, указывает на более или менее структурированные слои– очевидно, высшую и низшую знать. Оба этих слоя (особенно в совокупности с какими-то более мелкими и неустойчивыми группами) ещё можно было по старинке назвать «дружиной», но прибегали к этому обобщающему и неточному обозначению относительно редко (ср. только два таких случая в известиях Рогожского летописца). К концу XV в. со складыванием сословно-чиновной организации знати Московского государства обобщающим термином для обозначения этой организации стало слово двор
[513], и слово дружина в значении «люди/войско князя» практически исчезло.
