Далеко не все учёные, конечно, готовы верить цифре Аггесена, не говоря уже о Саксоне. Ведь средневековый сочинитель писал о событиях, отдалённых от него более чем на полтора столетия. Однако, и в пользу достоверности (или относительной достоверности) этих данных можно привести доводы. Во-первых, содержание Кнудом многочисленного военного корпуса выглядит вполне вероятным с точки зрения его финансовых возможностей – ведь он получал колоссальные доходы с огромных территорий, прежде всего с экономически развитой и богатой серебром Англии. Во-вторых, на фоне сравнительно небольших дружин скандинавских конунгов XI–XII вв. количество воинов на содержании Кнуда должно было выглядеть просто огромным, и вместе с непревзойдённой славой великого завоевателя сведения об этой его «большой дружине» вполне могли дожить – может быть, вместе с текстом «Vederlov» – и до времени Аггесена, пусть и, положим, в несколько преувеличенном и «округлённом» виде.
Наконец, в-третьих, есть археологические данные, позволяющие считать, что pínglíp Кнуда возник не на пустом месте, а начал формироваться ещё в Дании при его отце Свейне Вилобородом (годы правления: около 985-1014) или даже деде Харальде Синезубом (умер в 985–986 гг.). Речь идёт о четырёх известных на сегодня военных крепостях, построенных приблизительно в одно время в Дании (некоторые причисляют к ним и две крепости в южной Швеции) – Trelleborg, Aggersborg, Fyrkat и Nonnebakken. Все они построены, несомненно, по одному плану (круглые, с одинаковыми внутренней планировкой, укреплениями и т. д.), видимо, в последние годы правления Харальда или уже при Свейне, и первоначальное население обитало в них относительно недолго (не более 20–30 лет). Из них лучше всего исследована крепость в Треллеборге около Слагельсе на о. Зеландия (Дания)
[563]. Её укрепления построены, как показывает дендрохронология, из дубов, срубленных в 980 г. Здесь зафиксированы 16 «длинных домов»: 4 группы-блока по 4 больших дома. Наиболее простая и убедительная интерпретация предполагает, что крепости были военными лагерями, а эти дома были своего рода казармами
[564].
С этими данными следует сопоставить упоминание в «Vederlov» «кварталов», на которые делился ftínglib
[565], и указание Саксона о размещении «clientela» Кнуда по специальным «contuberniis». Как показывают археологические данные, в Треллеборге жили не только мужчины, но также женщины и дети, причём общее число жителей превышало тысячу (около 1200–1300). Собственно milites, жившие в этой крепости, составляли около 200–300 человек. Учитывая количество крепостей и тот факт, что некоторые были больше Треллеборга около Слагельсе
[566], можно предполагать общее число воинов таким, что цифры Аггесена покажутся уже совсем не «легендарными».
Об этих известиях Аггесена и Саксона и сведениях «Vederlov» часто заходит речь в специальных исследованиях двора и военной организации Кнуда, а также его предшественников и преемников в Дании и Англии. И обычно эти данные сопоставляются со свидетельствами о присутствии каких-то хускарлов в Англии в эту эпоху. Давно уже была высказана и обоснована мысль, что эти хускарлы, о которых в одном из источников говорится, что в окружении Кнуда они были «многочисленны», составляли если не целиком, то большую часть его ftínglib
[567].
Само слово húskarl (в английских источниках: huscarl) – скандинавское (дословно человек дома). Первоначально им обозначались, видимо, разного рода (полу-) зависимые люди (слуги) в доме-усадьбе и в небольших «домашних» дружинах разного рода могущественных людей
[568]. Не удивительно, что этот же термин стал применяться и к княжеским дружинникам – ведь дружины конунгов были в принципе такими же «домашними», как и толпы-отряды зависимых людей прочей знати, и лишь при определённых исторических обстоятельствах их численность вырастала на порядок (как у Кнуда). И естественно, что первоначально разницы между воинами в прямом подчинении конунга и дружинами знати не было никакой, кроме именно числа «бойцов».
Видимо, слово húskarl всегда имело некоторый оттенок зависимости (а может быть, и неполноправности), и параллельно с ним в XI–XII вв. в древнескандинавском языке существовали и другие обозначения членов дружины – heiðmaðr,hemþægi, rekkr, drengrи др. Некоторые из них имели скорее «возвышенно-героические» коннотации (типа русского «богатырь» и т. п.) и существенных различий в социальном плане, видимо, не отражали
[569]. В XIII в. слово ещё употреблялось в значении «слуга/воин» применительно к членам дружин и конунгов, и лендрманов. Но со складыванием в это время королевской hirð как организации служилой знати её члены предпочитали уже именоваться не «хускарлами», а «хирдманами»
[570].
Эта перемена ясно засвидетельствована Снорри Стурлусоном. С одной стороны, как мы видели выше, сообщая о численности hirð конунгов Олава Святого и Олава Тихого, Снорри хотя и упоминает о хускарлах, но как будто общества XI в. Так, высказывалось мнение, что хускарлы не были постоянным войском и не имели большого военного значения: Hooper 1985/2000; Hooper 1994. Думаю, что интерпретация военной организации Кнуда Великого как «большой дружины» в свете польских и чешских параллелей может стать дополнительным аргументом в пользу традиционной точки зрения не имеет в виду, что они принадлежали к собственно hirð. С другой стороны, в «Младшей Эдде» в специальном замечании о «дружинной» терминологии (гл. 66) он прямо пишет, что húskarlar – это устаревшее слово, а в его время оно уступает место слову hirðтепп. Слова Снорри в русском переводе М. И. Стеблина-Каменского выглядят следующим образом: «Конунгов и ярлов сопровождают люди, называемые дружинниками (hirðmenn) и домашней стражей (húskarlar). Лендрманы тоже держат присягнувших им людей (handgengna menn), которые зовутся в Дании и Швеции дружинниками (hirðmenn), а в Норвегии– домашнею стражей (húskarlar). Они, как и дружинники конунгов, приносят клятву верности. Дружинников (hirðmenn) часто называли домашней стражей (húskarlar konunga) в старые времена»
[571]. Здесь, кстати, мы видим уже третий вариант перевода húskarl на русский язык («домашняя стража»); ср. выше– «работники», «прислужники». Русские переводчики явно испытывают трудности в подборе эквивалента этому слову, хотя в древнерусском языке во многом схожим было употребление слова
(о нём см. ниже в сопоставлении со словом
).
